Chapter XIV Secure less
Память. Без страховки.Chapter XIV Secure less
Память. Без страховки.
Рицка.
Бессонные ночи вернулись ко мне. Длинные, пустые, совершенно бессмысленные. Я осознал, что вновь не могу спать по ночам спустя сутки после того как возвратился домой с каникул. Просто понял это, узнав знакомые симптомы. Расставаясь с Соби, я отправлялся к себе и оставался один в своей комнате. Ложился в постель и беспокойно вертелся в ней не в состоянии справиться с собственными назойливыми мыслями. Вот и сейчас мне никак не избавиться от них.
Во всем доме стоит тишина, ветер мерно раскачивает занавески, а на полу неподвижно замерло косое желтое пятно света от фонаря, что, поникнув головой, застыл на углу возле ограды. Предметы в темно-лиловом сумраке комнаты кажутся размытыми мрачными изваяниями. Мне слишком жарко. Я уже перевернул свою постель вверх дном. Простыни смялись, подушка, сплющившись в плотный ком, прогнулась под головой, горячая, душная. Мне не уснуть.
В который раз открываю крышку телефона. Так велико искушение позвонить Соби, спросить, как он там. Но это глупо. Глупо тревожить его в такой час, тем более что мы расстались совсем недавно. Возможно, он уже спит. А может быть и нет. Может быть, точно так же лежит в темноте на кровати и смотрит в потолок. И массивные балки глядят на него в немом равнодушии. И это все так нелепо. Я знаю, что мы оба одинаково сильно желаем видеть друг друга сейчас. Но я здесь, а он у себя дома. И это кажется мне неправильным.
С тихим вздохом перекатываюсь на бок, глядя в окно перед собой. Ткань подушки натирает щеку. Сердито взбив края руками, шлепаюсь обратно, вжавшись лицом.
Всего неделя. До поединка с Зеро я пробыл у Соби одну единственную неделю, но как же я привык за это короткое время к тому, что он постоянно рядом. И именно поэтому мне так трудно засыпать каждый вечер в тишине своей комнаты. Мыслями я постоянно с ним. Думаю о том, что он делает. Рисует ли или готовит ужин. А может, устроившись возле кровати на полу, пролистывает учебники, готовясь к тестам для Университета. Или, прикрыв дверь балкона, привычно курит, опершись о перила. И струйка дыма, извиваясь, следует за потоками воздуха и растворяется в темноте. Я почти вижу, как огни фонарей играют бликами на линзах его очков. Как колышется от дуновений ветра челка. Как тлеет алым угольком кончик сигареты… Безумие какое-то. Не удивительно, что я не могу уснуть.
Соби… Возможно, это было большой ошибкой с моей стороны – гостить в твоем доме. Кажется, я сам себя обрек на то, чтобы постоянно думать о тебе.
И эта ночь не стала исключением. Я ведь так мучился не час и не два. Затем уха коснулся едва различимый осторожный стук в стекло. Подскочив на кровати, я откинул в сторону одеяло. Взгляд, метнувшись к балконной двери, обнаружил за ней знакомый высокий силуэт. Соби…
Торопливо выбравшись из постели, я бегом кинулся к окну. Распахнул дверь. Соби стоял, окруженный сиянием от льющихся ему в спину отсветов фонаря. Глядел на меня со смутной нежностью во взгляде.
– Я подумал, что если ты спишь, то не услышишь. А если…
– Соби... – облизнув невольно губы, я отступил в сторону, пропуская его внутрь, – что ты делаешь тут так поздно? Что-то случилось?
Он скользнул через порог словно тень. Снял с плеча сумку. Запустив внутрь руку, вытащил оттуда пухлый томик.
– Я хотел вернуть это тебе. Ты забыл ее.
Взяв из его рук книгу, я мельком глянул на обложку. Действительно. Я сегодня оставил эту книжку на покрывале у озера. Должно быть Соби, собираясь, положил ее в свою сумку, не став трогать мой рюкзак. А вечером, когда мы прощались возле моего дома, забыл отдать.
И все-таки. Он мог бы вернуть мне ее в любой другой день.
– Соби, – сощурившись, я взвесил томик в руке, – с каких это пор, чтобы увидеться со мной, тебе нужен повод?
Он мягко усмехнулся.
– Все настолько очевидно?
Поставив сумку на пол, убрал руки в карманы распахнутого легкого полупальто. На улице довольно прохладно. Весной всегда так. Днем жарко, а ночью…
– Я счел, что ты можешь найти нелепым мое желание увидеть тебя спустя несколько часов после того, как мы расстались. Пришлось выдумать повод.
Хмыкнув про себя, я отложил книгу на компьютерный столик.
– Мог бы изобрести что-нибудь более правдоподобное.
– Мне не хотелось, – серьезно ответил он.
Соби даже скрывать не собирался, что соскучился за такое короткое время. И понимал, насколько по-дурацки это выглядит. И осознавал, что не выйдет остаться. Но все равно пришел. Возможно, как раз потому, что не смог лежать без сна и глядеть в потолок.
Качнувшись вперед, я уткнулся носом в теплый свитер на груди Соби. Его руки, выскользнув из карманов, тотчас же окружили плечи, ладонь погрузилась в волосы. Было очень приятно стоять так и слушать короткие ровные удары под тонкой материей. Ощущать прикосновения дыхания Соби к своим волосам и то, как осторожные кончики пальцев, спустившись по затылку, нежно поглаживали шею.
А потом он все-таки ушел. Дурак. И зачем приходил-то? Мне от этого только хуже стало. Не удивлюсь, если ему тоже.
Перевернувшись обратно на спину, почти со злостью смотрю в укутанный тьмой потолок. Да какого ж черта… Столько всего произошло сегодня в Никко. Я столько вещей узнал, столько решений принял, но по-прежнему не могу влиять на эту ситуацию и видеться с Соби так часто, как мне того хочется. Нам обоим хочется. И причина проста. Я еще слишком маленький, чтобы на полном основании распоряжаться своими перемещениями самостоятельно. Должно быть, любой Взрослый в такой ситуации оделся бы сейчас и отправился к тому человеку, рядом с которым желает находиться. Еще месяц назад я бы и сам сделал также. Просто втайне… Сбежал бы еще вечером, закрыв свою дверь на защелку. Съехал по водосточной трубе и был таков. Но не теперь, когда я помирился с мамой. Я решил, что никогда больше не стану лгать тем, кто мне дорог. И не хочу, чтобы это решение распространялось только на Соби, потому что нельзя быть честным лишь на определенное количество процентов. К тому же дверь на ночь я больше не запираю.
Сажусь на кровати, свесив ноги. Бесполезно валяться в постели, если тебе все равно не заснуть. Лучше спущусь вниз. В холодильнике можно разжиться соком. Вполне подходящий повод занять себя чем-то, тем более что мне и впрямь хочется пить.
Покинув свою комнату, спускаюсь вниз по лестнице, стараясь не шуметь. Пробравшись в кухню, зажигаю свет. Три часа ночи. Об этом ясно говорят часы, висящие на стене справа от окна.
Прекрасно просто. Завтра весь день буду клевать носом, прям как в старые добрые времена. Все-таки у честности есть своя обратная сторона. И, решив построить нормальные отношения в собственной семье, я как-то этого не учел.
– Рицка? Почему ты не спишь?
Оборачиваюсь, выныривая из недр холодильника. Мама стоит на пороге, прищурившись от яркого света, придерживая ворот длинного домашнего юката.
Сжав в руке бумажный пакет с соком, захлопываю холодильник.
– Просто пить захотел.
Она недоверчиво склоняет голову на бок.
– Рицка, если у тебя что-то болит или тебя мучает бессонница, то не надо скрывать. Скажи маме, и мама даст тебе лекарство.
Усмехаюсь слегка. Самое действенное мое лекарство находится сейчас далеко отсюда. И тоже вряд ли спит.
– Не нужно. Со мной все хорошо.
Открутив яркую пластмассовую крышечку, делаю глоток, наблюдая за мамой. А что если?.. Не слишком ли глупым и опрометчивым будет такой поступок? Но ведь я решил, что все должно быть правильно. А так как сейчас, я уже просто не могу.
– Мам, я хочу познакомить тебя кое с кем, – сжимаю в руке пакет, ощущая, как тяжелый комок невольно подкатывает к горлу. Надо сказать это быстрее. А то потом я просто не решусь.
– Какое-то время назад я встретился с одним человеком. Он друг Сеймея.
Делаю глубокий вдох.
– Его зовут Соби.
Вечер следующего дня.
Соби.
Сигарета в руке дотлела почти до фильтра. Скрывшись в тени деревьев, курю, возможно, несколько нервно. Свет, льющийся из окон за моей спиной, так приветлив, но я не склонен доверять этому ощущению. Фонарь у входа в дом зажжен впервые на моей памяти. Почтовый ящик напротив, через подъездную дорожку кажется низеньким одноглазым они, а вместо ока у него надпись «Аояги». Отворачиваюсь. Похоже, я действительно волнуюсь. Странное ощущение.
Затушив подошвой ботинка сигарету, направляюсь к входной двери. Останавливаюсь перед ней, коснувшись бессознательно свитера на груди в том месте, где под ним, скрытое от глаз, находится имя Рицки, выведенное его рукой. В последнее время я часто начал ловить себя на этом жесте. Это имя на моей коже – дар Рицки, знак его желания обладать мной. И я задумываюсь уже, не было ли оно катализатором того, что случилось вчера с нами у озера. Необъяснимым образом мы становимся все ближе. Пусть же имя Рицки хранит меня сегодня.
В последний раз поправляю отвороты расстегнутого пиджака. Собравшись с духом, прикасаюсь к звонку. Утопив невзрачную пластиковую кнопку, слышу как внутри дома за дверью, которую я безжалостно вынес несколько дней назад, раздается негромкое мелодичное «Динг-донг».
Сдерживая вздох, жду. Сегодня мне предстоит вести себя крайне обдуманно и осторожно. Сегодня я здесь гость. Таково было желание Рицки, высказанное им утром по телефону. «Не подведи меня, Соби», – не самый конкретный приказ.
За дверью слышатся торопливые шаги. Быстрый поворот ключа. Дверь открывается, на порог падает длинный косой луч света из коридора.
– Соби, заходи, – высунувшись наружу, Рицка делает приглашающий жест рукой. – Я уже заждался.
– Я опоздал? – войдя внутрь, наклоняюсь, чтобы расшнуровать ботинки.
Рицка несколько потеряно наблюдает за мной, затем, вспомнив про дверь, затворяет ее. Спрятав руки в карманы, качает головой.
– Нет. Просто… я беспокоюсь немного.
Сняв обувь и придвинув ее к стене, как полагается гостю, выпрямляюсь, внимательно разглядывая Рицку. Он выглядит не лучшим образом. Явно нервничает. Брови то и дело вздрагивают, приподнимаясь. Волнение плещется на дне глаз, Рицка упорно отводит взгляд.
Если его настолько тревожит происходящее, зачем он затеял все это?
– Рицка? Наш гость уже пришел?
Мягкое покрытие ступеней лестницы делает приглушенным звук осторожных шагов. Мать Рицки спускается вниз, держась за перила. Идет к нам. На ней длинное закрытое платье темно-вишневого цвета. Волосы аккуратно уложены и скреплены сзади заколкой. С должным радушием она улыбается, глядя на меня. Склоняет голову в приветствии.
– Значит, вы и есть тот самый друг Сеймея, о котором рассказывал Рицка, – протягивает руку.
– Я – Аояги Мисаки – мама Сеймея и Рицки.
Вежливо поклонившись, пожимаю неприятно сухие и холодные пальцы, подавляя желание отыскать Рицку взглядом.
Друг Сеймея?
– Рад с вами познакомиться, Аояги-сан, мое имя Агатсума Соби.
Губы изгибаются в положенной по случаю сдержанной улыбке, пока я разглядываю эту женщину. Впервые вижу ее так близко. Лицо бледное, с болезненным оттенком, отмеченное печатью уныния, которую не скрыть никакими искусственным средствами. Ровная челка, падая на лоб, еще больше углубляет тени под глазами. Глаза же… темные и кажутся пустыми, пусть в них и мерцает сейчас огонек оживления. Действует и движется она с неуловимой скованностью, словно опасается допустить промашку. А в остальном – образцовая хозяйка дома. Даже и не скажешь, что такая способна избивать собственного ребенка.
– Позвольте внести скромный вклад в нашу встречу, – извлекаю из сумки небольшую коробочку с о-мияге, обязательным угощением при визите в любой дом.
Мать Рицки принимает подарок, щеки ее слегка розовеют.
– Право не стоило…
– Это такая мелочь…
Традиционный обмен любезностями вязнет на зубах, но я ничего не могу поделать с необходимостью соблюсти формальный протокол. Пока я не пойму, чего Рицка пытается добиться при помощи этой встречи, приходится учитывать каждый нюанс. Рицка обескуражено глядит на коробку, и я понимаю, что он совершенно об этом забыл. Возможно оттого, что дружеские визиты никогда не являлись традицией этой семьи.
Женщина всплескивает руками.
– Что же мы держим гостя в прихожей!? Рицка, проводи Агатсуму-сана в гостиную. Я сейчас принесу чай.
Рицка сосредоточенно кивает, берет меня за руку и тянет за собой.
– Идем, Соби.
– Да.
Следую за Рицкой вглубь дома, борясь с внезапно нахлынувшим ощущением нереальности происходящего. Для меня этот коридор всегда был погружен в полумрак. И я был в нем незримым призраком, – персоной, чье существование не должно быть замечено никем и никогда. Я не должен находиться здесь ни в каком ином качестве, потому что это не нужно. Мое присутствие, как освещение этого коридора, кажется чем-то неуместным, неправильным, словно видишь сон. Причем дурной. Вот здесь, на этом самом месте я стоял, скованный по рукам и ногам приказом не вмешиваться. Стоял, вжавшись в стену, ненавидя себя за неспособность ослушаться и довести начатое до конца. Ощущение бессилия и страх за Рицку сводили с ума. Удивлен, что нигде нет вмятин от ударов моих кулаков. Воспоминание об этом ярким отпечатком маячит за спиной, пока мы, минуя лестницу, движемся в направлении гостиной. Зачем бы Рицке ни понадобилось приглашать меня в свой дом открыто, надеюсь, он знает, что делает.
Рицка замедляет шаги, останавливаясь у большой двустворчатой двери. Приоткрыв ее, входит внутрь, зажигая свет. Смещается вбок, давая мне возможность войти следом. Замерев рядом, рассеяно обегает глазами помещение, Ушки нервно вздрагивают, как и кончик длинного хвоста.
– Так… Вот туда садись, Соби, – в неосознанном волнении потирая ладони, Рицка кивает на скромный диванчик, стоящий у низкого столика в компании двух кресел.
– Я сейчас сбегаю на минутку на кухню, посмотрю что там делает мама.
Он хмурится, поглядывая на дверь.
– Боюсь, она немного перестаралась в своих приготовлениях.
– Рицка… – но он уже исчез, я обращаюсь к закрытой двери.
Тихонько вздохнув, иду в указанном направлении, старательно подавляя собственные неясные предчувствия. Есть ситуации, к которым не привыкнуть, сколько бы времени ни было отпущено на это. На мой взгляд, это одна из них.
Опустившись на указное Рицкой место, осматриваю гостиную. Она кажется мне столь же безликой и маловыразительной, как и все в этом доме. Светлые обои покрыты мелким однообразным рисунком, стеллаж с книгами протянулся вдоль стены. Небольшой плетеный коврик, имитирующий циновку – единственное, что привносит в обстановку комнаты подобие уюта. На всем остальном не ощущается каких-либо отпечатков индивидуальности владельцев. Тяжелые портьеры на окнах, этот столик, диван и кресла настолько обезличены, что кажется, будто находишься не в жилом доме, а в номере гостиницы. И даже книги, выстроившиеся в ряд на полках, не способны смягчить это ощущение. Словно они предназначены для того, чтобы создавать иллюзию жизни, в то время как все здесь давно мертво.
Дверь в комнату отворяется. Внутрь крадучись пробирается Рицка. Придерживая створку рукой, он приникает глазом к образовавшейся щели, наблюдая за коридором.
– Мама выгнала меня из кухни, – неловко хмыкает, – сказала, что я невежливо поступаю, оставляя гостя в одиночестве.
Резким раздраженным жестом расстегнув верхнюю пуговицу нарядной отглаженной рубашки, Рицка вновь наклоняется к двери.
Он ведет себя будто разведчик на вражеской территории. Понимает ли он сам, что и зачем делает?
– Рицка, – тихонько окликаю его, – можно тебя спросить?
– Да? – отзывается он, не отвлекаясь от подглядывания.
– Я хотел бы получить более четкие указания относительно того, как мне следует вести себя, – внимательно смотрю на него. – Я не знаю, какие цели ты преследуешь, но хочу, чтобы мое поведение соответствовало твоим ожиданиям.
Рицка выпрямляется, выпуская створку двери. Растеряно глядит на меня. Тронувшись с места, пересекает комнату и устраивается в соседнем кресле.
Молча наблюдаю за ним, ожидая инструкций.
Поставив локти на столик, уронив голову, Рицка с тихим вздохом зарывается руками в волосы, приминая Ушки.
– Соби… – запнувшись, он смолкает, словно пытается найти слова для описания собственных, по-видимому, весьма противоречивых ощущений.
– Просто будь вежлив с мамой. Больше от тебя ничего не требуется. Ты ведь гость.
Подняв глаза, он слегка натянуто улыбается с непонятным мне отчаянием во взгляде.
– Остальное – моя забота.
– А вот и чай. Простите, Агатсума-сан, что заставила вас ждать.
Рицка подскакивает от неожиданности, я выпрямляюсь, наблюдая, как хозяйка дома, придерживая дверь ногой, пытается переправить сквозь проем объемистый поднос с чайными приборами и домашними сладостями.
Рицка хочет, чтобы я был вежлив с этой женщиной. Если таково его желание…
Поднимаюсь на ноги.
– Аояги-сан, позвольте вам помочь.
***
Тонкие аккуратные чашечки опускаются на блюдца, издавая тихий стук. Блюдо с угощением постепенно пустеет – надо соблюсти положенные приличия, отдав дань «усилиям» хозяйки. Необходимость создания видимости непринужденной беседы с человеком, который тебе крайне неприятен – не самое легкое дело. Но таково мое задание на сегодня. К сожалению, дипломатичность не является моей сильной стороной, приходится больше полагаться на интуицию. И, наверное, было бы легче, если бы я при этом не ощущал себя самозванцем, надевшим чужую личину.
Устроившись на краешке кресла, Рицка напряженно наблюдает за нами. Он почти все время молчит, лишь изредка вставляя краткие реплики. Поставив локти на стол, спрятав подбородок в сплетении пальцев, покусывает ноготь, а темные глаза настороженно перебегают с одного лица на другое, отслеживая проявления эмоций.
– Так значит, вы были другом Сеймея, Агатсума-сан. Так отрадно узнать об этом. Одно время я полагала, что у моего сына совсем нет друзей.
Подперев рукой узкий подбородок, Аояги-сан механически помешивает чай, заставляя кружиться в нем черные листья.
– Мой сын был очень замкнутым человеком, слишком домашним. Я всегда ему говорила, что он должен больше общаться со сверстниками, но он отвечал, что ему это не нужно. Странно, верно? Хорошо, что вы пришли сегодня к нам.
Вместо ответа делаю глоток из своей чашки. Мне полагается сделать встречный ход, я медлю, подбирая слова, – молчание затягивается. Любые паузы, возникающие в этом разговоре, кажутся слишком неловкими. Рицка начинает беспокойно ерзать на месте и, наконец, устремляет на меня настойчивый, красноречивый взгляд.
«Ну же, Соби! Говори что-нибудь, не молчи!» – требуют его глаза.
Размыкаю губы.
– Я счел своим долгом навестить его семью, ведь у Сеймея скоро день рождения.
– Верно… Как славно, что вы помните об этом, – всплеск улыбки сменяется тоскующим взглядом. – Сразу видно, что вы достойный человек, хотя друг Сеймея не может быть никем иным.
Последнее замечание отдается во мне легким замешательством, но Рицка, едва заметно встрепенувшись, бросает на мать быстрый, цепкий взгляд и тут же прячет его, устремив глаза в чашку с чаем. А она меж тем продолжает:
– Это так великодушно с вашей стороны: вспомнить о рождении и не упомянуть о смерти. Ведь оба этих события произошли весной…
Суховатые пальцы сбиваются с ритма и останавливаются.
– Уже год прошел, а кажется – будто только вчера…
– Мама… – глухо выдавливает Рицка, – не надо…
– И верно… – склонив голову на бок, ровным голосом отвечает она, – у нас сегодня такой радостный день, не стоит омрачать его грустью.
Рицка закусывает губу, ресницы чуть подрагивают. Он неотрывно смотрит на свою мать, которая, словно отсутствует сейчас в этой комнате. Взгляд, остановившись, устремлен в одну точку. На губах застыла напряженная полуулыбка, противоречащая сухому блеску глаз и жалко изогнутым бровям.
– Мам… – тихо окликает ее Рицка. Она переводит пустой взгляд на него, моргает, в глазах вновь появляется осмысленное выражение. Рицка выразительно косится в мою сторону, словно указывает, и, проследив направление его взгляда, женщина окончательно приходит в себя.
– Простите, Агатсума-сан. Материнские чувства…
Она неловко пожимает худыми плечами.
– Рицка говорил, вы – художник. Это так интересно.
Мои губы невольно поджимаются. Совершенно бессвязная смена тем и настроений. И Рицка продолжает настаивать на том, что его мать нормальна.
– Это так. Я изучаю классическую живопись в Токийском университете.
Глаза женщины слегка расширяются в удивлении.
– О… Это немалое достижение. Должно быть, ваши родители гордятся вами.
Чашка в руке на мгновение замирает, затем продолжает свое движение к блюдцу. Неприятный поворот. Моих родителей давно нет в живых, но об этом мало кто знает. Я даже Рицке не говорил… Должны ли быть пределы для моей откровенности сегодня?
Подняв взгляд, спокойно улыбаюсь.
– Возможно. Я не спрашивал об этом.
Отсутствие любого напряжения оправдывает ложь. Рицка приказал мне быть вежливым. Он не приказывал говорить правду.
– Я уверена, что гордятся, – убежденно произносит Аояги-сан, качнув головой, – я очень гордилась своим Сеймеем, хотя он вроде не имел особых достижений ни в чем.
Слова дополняет неловкий, ломкий смех. Под его аккомпанемент я просто молчу, тщательно пережевывая предложенное угощение, что избавляет от необходимости отвечать. Ассорти из фруктов, оформленное в виде цветочной клумбы, содержит слишком много специй. От этого вкус становится излишне острым и дисгармоничным, потеряв изначальную свежесть. Я готовлю лучше.
– Кстати, – будто вспомнив о чем-то, мать Рицки приподнимает брови, – а как вы познакомились? Сеймей ведь совсем не интересовался живописью и не умел рисовать.
– В школе, – кратко отвечаю я. Надеюсь, она не станет выяснять подробности. Иначе мне срочно придется искать способ, как перевести разговор на другую тему, что может выглядеть подозрительно. Бросив на меня короткий взгляд, Рицка встает, и, взяв в руки чайничек, начинает наполнять пустеющие чашки.
– В школе? Должно быть, в той Академии для одаренных детей? Я так радовалась, когда Сеймею прислали приглашение на учебу там. Хотя сложно было не видеть его неделями…
Разливая чай, Рицка старается не поднимать глаз от поверхности стола, но я прямо вижу, как неспокойно двигаются Ушки, словно именно ими он улавливает каждый звук. Рицка кажется взвинченным куда больше меня, чайничек то и дело звякает крышкой, подрагивая в руке. Рицка наклоняет его над очередной пустой чашкой. Случайно задевает изогнутым носиком, отчего та, качнувшись, опрокидывается и, покатившись по округлой траектории, соскальзывает со стола на пол.
Звон…
– Рицка! – Аояги-сан взвивается на ноги. – Неуклюжий ребенок.
– Я сейчас все уберу, – едва слышно шепчет Рицка и, поставив чайник на стол, опускается на коленки, торопливо сгребая ладошками осколки.
– Прекрати! Порежешься!
Стихийная нелепость ситуации рождает ощущение крайней неловкости.
– Я помогу Рицке, – пробормотав это, собираюсь встать на ноги, но его мать останавливает меня решительным жестом.
– Сидите, Агатсума-сан, вы гость. Мы сами справимся.
Вскинув голову, Рицка встречается со мной взглядом. В его глазах предупреждение. «Не вмешивайся, Соби». Его мать опускается на колени рядом с ним.
– Принеси щетку. Это надо убрать.
– Хорошо, – вскочив на ноги, он стрелой выбегает из комнаты. Я слышу, как его шаги, удаляясь, смолкают за стеной в коридоре.
– Простите, Агатсума-сан. Рицка иногда бывает таким несносным.
Осторожно собирая крупные осколки в уцелевшее донышко чашки, мать Рицки осуждающе качает головой, словно собственным неудовольствием пытается извиниться за проступок сына.
– Не замечал, – мне не удается скрыть суховатых нот, проскользнувших в тон голоса. Почувствовав их, Аояги-сан неловко смеется, поднимаясь на ноги.
– Это оттого, что вы молоды, и у вас, должно быть, еще нет детей. А когда появятся, узнаете, что это такое.
И снова этот жалкий, неуверенный смех. Поддерживать последнее, оскорбительное для Рицки замечание, нет никакого желания, но мне приказано быть вежливым. Надеюсь, ровной улыбки будет достаточно. Скорее бы Рицка вернулся.
Снаружи слышатся звуки быстрых шагов. Рицка бочком пробирается в комнату, обегает ее настороженным взглядом, словно желая убедиться, что все в порядке, идет к столу. Ставит на него другую чашку и наклоняется, чтобы собрать щеткой с пола оставшиеся мелкие осколки.
– А все-таки жаль, что мы не знали о вас раньше, Агатсума-сан. Вы могли бы приходить к нам в гости, – мать Рицки опускается в кресло. – Этот дом опустел с уходом Сеймея, но сейчас тут такая теплая обстановка, совсем как в прежние времена. Возможно, в это трудно поверить… – она замолкает на полуслове, – хотя я сейчас покажу… Принесу альбом.
– Что? – Рицка резко выпрямляется, едва не высыпав собранные только что осколки обратно на пол. Аояги-сан срывается с места, загоревшись какой-то новой идеей, идет к выходу. Быстрым шагом проходит мимо Рицки, он провожает ее круглыми от волнения глазами.
– Мама!.. – Взявшись за ручку двери, она оборачивается. Взгляд Рицки, заметавшись, начинает блуждать по паркетному полу. Стиснув в руках совок и щетку, он неуверенно бормочет:
– Там всякие старые фотографии... Наверное, Соби будет неинтересно их смотреть…
– Неинтересно?.. – женщина выпрямляется в растерянности, оглядывается на меня. – Это правда, Агатсума-сан?
На мгновение прикрываю глаза. Рицка сказал: «Не подведи меня, Соби…» По-видимому, он желает, чтобы у его матери остались благоприятные впечатления от этой встречи. И то, что он сейчас растерян, смущен или напуган не должно помешать воплощению его намерений.
– С удовольствием посмотрю, Аояги-сан. Уверен, фотографии очень интересные.
– Вот видишь, Рицка, – на лице женщины мелькает довольная улыбка, – я сейчас вернусь.
Дверь закрывается, но Рицка еще какое-то время продолжает в молчаливом отчаянии смотреть вслед матери. Затем, механическим жестом поставив совок на пол, медленно подходит к креслу и с тихим стоном падает в него.
– Че-ерт… – выдыхает он, брови сходятся. Качнувшись вперед, роняет локти на стол и прячет лицо в ладонях.
Обеспокоено наблюдаю за ним.
– Рицка, я поступил неправильно?
Он чуть приподнимает голову, мельком глянув на меня, затем вновь утыкается лбом в ладошки.
– Нет, все нормально, – глухо произносит он, наконец. – Я просто не ожидал, что она пойдет за этим альбомом.
Поджимаю губы, наблюдая за тем, как опускаются в досаде темные бархатные Ушки.
– Рицка, если тебе неприятно, я могу отказаться и уйти сейчас. Сошлюсь на дела…
– Нет, – резко выдохнув, Рицка выпрямляется в кресле. – Еще рано, Соби.
Поднявшись на ноги, он огибает стол, подбирая забытый на время совок.
– Прости, что втянул тебя во все это, но придется тебе потерпеть чуть-чуть.
Потерпеть? Удивленно приподнимаю бровь.
– Рицка, это не мое дело обсуждать твои приказы.
Произнося как можно мягче последнюю фразу, вижу, как он слегка горбится, опуская голову.
– Соби, я же вижу, как тебе противно находиться здесь, но, пожалуйста, продержись еще немного.
Идет к двери.
– И я не приказываю, а просто прошу.
***
Нити памяти прочно связывают нас с прошлым и тянутся в будущее, определяя наши поступки. Человеческие воспоминания подобны сновидениям, но, захваченные в объектив, они способны существовать долгие годы. И сейчас, перелистывая страницы семейного альбома Аояги, я смотрю уже не на фотографии, а на слепки чужой жизни, в которых отпечатался Сеймей. Такой, каким я никогда его не видел.
– А это мы во время поездки в Киото.
Узкий кончик ногтя Аояги-сан скользит по небольшой прямоугольной карточке. На ней пятнадцатилетний Сеймей, цепко удерживая за плечи маленького вырывающегося Рицку, смеется в камеру, пытаясь одновременно стоять ровно и пресечь попытки младшего брата сбежать.
Здесь много таких фотографий. Улыбающийся Сеймей, смеющийся… Сеймей, сидящий подле Рицки и склонившийся над чем-то, напоминающим учебник для младшей школы. Сеймей, катающий Рицку по двору на спине или, сосредоточенно нахмурив брови, чинящий его самокат.
Страницы пестрят перед глазами. Их содержимое вносит в душу полнейшее смятение.
Для меня Сеймей всегда оставался живым олицетворением равнодушия. Окруженный неприступной стеной льда, со мной он всегда был холоден, как темные арктические воды. И столь же непроницаем. Я запретил себе попытки понять его. Я признал его право обращаться со мной как со своей вещью и отказал себе в надежде на иное отношение. Отчего же так больно смотреть сейчас на его открыто улыбающееся лицо, обращенное к кому-то вне кадра?.. В этой улыбке слишком много искреннего тепла. Столько не способно поместиться в душе того бескомпромиссного и жесткого человека, которого я знал. Это невозможно. И, тем не менее, я не могу ошибаться в том, что вижу…
Сеймей ненавидел, когда к нему прикасаются. Он с трудом терпел Школу и, хотя никогда не показывал этого в присутствии учителей, при мне не скрывал своего отношения. Он избегал любых контактов и знакомств. А если уж приходилось с кем-нибудь общаться, то либо становился отстраненно вежливым, либо балансировал на грани холодной иронии, настолько неуловимой, что собеседнику становилось нечем крыть. Он был равнодушен ко всему и ко всем. Ко мне в первую очередь. Едва его взгляд касался меня, в нем появлялась усмешка, затем Сеймей отворачивался, словно смотреть в мою сторону ему было неприятно. Он сразу дал понять, что ему не требуется ничего кроме подчинения, и я быстро научился быть тенью, безмолвным и безликим сопровождающим, каким он и желал меня видеть.
Я думал, Сеймей такой со всеми. Что в этом его характер, с которым мне не позволено даже просто смириться, поскольку подобным правом обладают лишь наделенные волей живые существа. Не вещи, которой я был… Все были в понимании Сеймея… Как я прежде полагал... Но, просматривая сейчас эти фотографии, сопровождаемые негромкими пояснениями матери Рицки, убеждаюсь в ином, и это делает происходящее совершенно невыносимым. Сеймей… Почему все было… так?.. Чем я был настолько неугоден тебе? Казалось, больше, чем отдавал я, невозможно отдать вовсе. Почему же?..
Немой вопрос застывает, воткнувшись ледяной занозой куда-то под сердце. И бередит комком внезапно ставшее сухим и шершавым горло. Чертовски хочется курить. Ладонь в неосознанном жесте проходится вдоль кармана брюк, где обычно лежит пачка сигарет. Сейчас она в сумке. Так или иначе, возможность покурить представится мне весьма нескоро, насколько я могу судить.
Рицка сидит справа от меня, уткнувшись лбом в сцепленные руки. Суставы пальцев слегка побелели от напряжения, кончики Ушек мелко подрагивают, как и плотно сомкнутые ресницы. Кажется, он едва сдерживается, чтобы не начать грызть ногти. Должно быть, все это причиняет ему боль не меньшую чем мне, ведь Рицка так любил своего брата. Но нам обоим уже никуда не деться от происходящего... Необходимо доиграть пьесу до конца.
Чтобы не выдать своих эмоций и хоть как-то отстраниться от так поразившего меня невероятного открытия, переключаюсь на снимки Рицки, старательно игнорируя присутствующего в кадре Сеймея. Фотографии в альбоме местами перепутаны, видимо их часто вынимали и забывали потом вставить в правильном хронологическом порядке. Шестилетний Рицка здесь соседствует с Рицкой-малюткой, сосредоточенно перебирающим детский конструктор, сидя на пестром коврике на полу. Большущие любопытные глазищи, маленькие аккуратные Ушки и крохотный острый хвостик морковкой, – Рицка невероятно похож на котенка. Трогательного, очаровательного и забавного. Подавляю желание вытащить фотографию и забрать себе. Вспыхнувшая в душе нежность несколько притупляет болезненные ощущения, укрывая их пепельным налетом горечи. Ничего. Я смогу с этим справиться. Рицка мне поможет. Уже сейчас мне становится легче, когда я гляжу на его улыбку, сохраненную глянцевой поверхностью старого снимка. С трудом сдерживаюсь, чтобы не прикоснуться к нему кончиками пальцев.
– Надо же. Не думал, что ты можешь быть таким веселым на фотографиях, Рицка. Обычно у тебя всегда такое серьезное лицо.
– А это не тот Рицка, другой, – рассеяно поясняет Аояги-сан, переворачивая альбомный лист.
Повернувшись к ней, замечаю краем глаза, как Рицка вздрагивает от этих слов, устремляя на мать несчастный взгляд.
– Что вы имеете в виду? – мой тон излишне сух, но странности этой женщины перестают укладываться в допустимые рамки. Не тот Рицка?
Подняв глаза, Аояги-сан несколько секунд непонимающе глядит на меня. Затем глаза ее чуть расширяются, а брови сходятся в сочувствии. Ко мне?
– Вижу, вы не знаете о горе постигшем нас. Должно быть, Сеймей не хотел расстраивать своего друга и потому не рассказал о печалях нашего дома.
– Мама… – глухо выдавливает Рицка, но Аояги сан пропускает обращение мимо ушей.
– Этот Рицка, – она указывает рукой в сторону стоящего напротив кресла, – не настоящий. Другой, понимаете?
Рицка коротко втягивает в себя воздух и, прикрыв глаза ладонью, произносит:
– Это называется амнезией, Соби – скользнув рукой вниз по лицу и уронив ее на стол, он поднимает на меня усталый, потухший взгляд.
– Я существую всего три года, – он неловко пожимает плечами, – странно, верно?
Весьма… В немом замешательстве смотрю на него. Амнезия… Всего три года… Не слишком ли много откровений за один день? Но почему Рицка глядит на меня так, будто ожидает, что я сейчас встану и уйду? И не желает ли он этого теперь? Быть может Рицка хотел бы, чтобы вторгнувшийся против его воли столь глубоко, сейчас исчез, испарился…
Не удержавшись, опускаю взгляд на фотографии. Получается, все это время с них на меня смотрел совершенно незнакомый человек. Понятно теперь, почему различия показались мне столь странными, хотя, увязнув в собственном смятении, я не придал этому должного значения. События сегодняшнего вечера, словно скверный алкоголь, обжигают, путают мысли и мешают трезво воспринимать происходящее.
– Мне весьма жаль, Аояги-сан, я действительно не знал об этом, – губы сами произносят необходимые фразы, пока я пытаюсь понять, как к такому следует относиться. Что мне делать с этим знанием, Рицка?
– Не извиняйтесь Агатсума-сан, я сама должна была догадаться... Об этом известно лишь узкому кругу родственников, ну и, конечно же, врачам.
Аояги-сан поднимает глаза на своего сына.
– Нелегко было смириться. Этот Рицка тоже хороший. Но я очень скучаю по тому.
Рицка.
«Очень скучаю…» Мама так это сказала, что мне на мгновение вновь захотелось стать тем, прежним Рицкой, чтобы покончить с этой историей раз и навсегда. Поставить точку. Чтобы больше не было чужой боли, – разговоров, напоминающих о том, что когда-то в моем теле жил некто другой. Всеми любимый. И утраченный по моей вине.
До чего же нелепо все складывается. Иногда я проигрывал в уме похожие ситуации. Представлял, как рассказываю Соби о себе. Но ни разу в этих сценках не получалось так, что за меня это делает кто-то другой. Выдает мой секрет, а я никак не могу этому помешать. Нелепо. И почему-то очень обидно. Будто меня предали, хотя, конечно же, это не так.
Почему я себя так странно чувствую? Словно моллюск, насильно вытащенный из раковины. Съежившийся и дрожащий в ожидании того, что нещадное солнце чьего-то внимания и сочувствия начнет травмировать оставшийся без защиты уязвимый разум. А слова мелким сором вопьются в оголенную душу. И все из-за того, что решение принял не я. Это ведь была МОЯ тайна. Я должен был распоряжаться тем, говорить об этом или нет. Даже если и не против того, чтобы Соби узнал, все равно… Почему-то это ничего не меняет. И хочется вскочить сейчас и постыдно удрать. Запереться в своей комнате, а затем, упав на кровать, накрыть голову подушкой. Лежать так весь оставшийся вечер, не видя никого и нечего. Но нельзя. Я не имею права. Ответственность за происходящее приковывает меня к креслу не хуже наручников. Я не могу бросить Соби и уйти. Вот это было бы настоящим предательством.
Усилием воли заставляю себя сесть ровно. Перехватив внимательный взгляд Соби, вымученно улыбаюсь, хоть и чувствую, что он вряд ли мне поверит. Все в порядке. В ответ Соби слегка хмурится, в глубине синих глаз таятся беспокойство и невысказанный вопрос.
Молчаливым кивком подтверждаю. Все хорошо, Соби. Сражайся, не думай обо мне. Невольное сравнение с Поединками даже не кажется глупым. Возможно оттого, что наша сторона несет потери…
Упрямо встряхиваю головой. Я должен собраться. Должен перестать об этом думать. Если я так и продолжу копаться в себе, то рискую пропустить нужный момент, и он может больше не повториться. Нельзя, чтобы жертвы, на которые ради меня пришлось пойти Соби, пропали зря. Я не должен оставлять его одного.
Принуждаю себя вновь прислушаться к разговору. Мама рассказывает какой-то веселый эпизод из нашего с Сеймеем детства. Смеется. Глаза светятся оживлением. Чего нельзя сказать о Соби. Его спокойной улыбке явно недостает той теплоты, к которой я привык.
А движения, жесты и фразы так выверены и осторожны, как будто он ступает по льду на краю полыньи.
Я слишком хорошо знаю Соби, чтобы обмануться этой внешней невозмутимостью. Возможно, никто не заметил бы неискренности в этих безупречных манерах. Но только не я. Потому что знаю, каким Соби может быть. Каким он должен быть, когда улыбается. Вся его вежливость – маска, скрывающая истинные чувства. Надетая ради меня. И я прекрасно понимаю, что только мой приказ удерживает Соби в заданных рамках. По собственному желанию он ни за что бы сюда не пришел.
А я, если бы смог предвидеть, во что выльется мой замысел, не стал бы затевать ничего подобного.
Еще один мой грандиозный просчет. Раздумывая над тем, какой могла бы быть эта встреча, я воображал ее какой угодно, но только не такой. И представляя Соби как друга Сеймея, руководствовался только лишь тем, чтобы как-то объяснить его появление в моей жизни. Я и представить себе не мог к чему это может привести. То, как мама слепо доверилась Соби… Я был поражен. Не ожидал, что имя брата может оказать на нее такое воздействие. Я и не догадывался, как сильно ей не хватало кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить о Сеймее. Воспоминания хлынули через край, выплеснув наружу все, что копилось в ней. Думаю, она вряд ли видит перед собой настоящего Соби и совсем не ощущает атмосферы происходящего, утонув в собственных иллюзиях. Друг Сеймея, часть драгоценного прошлого, – вот кого я пригласил сегодня в дом. И поэтому мама так открыта, радушна и доверчива. Ох, черт… У меня такое чувство, что хоть и невольно, но я все-таки обманул ее. И Соби тоже.
Я знал, как сильно он не любит мою маму, знал, что ему будет тяжело разговаривать с ней. Один раз перетерпеть, пережить и все будет хорошо потом. Так я рассудил. Но не догадывался, что происходящее заденет его настолько сильно. О чем я думал вообще?! Этот альбом… Я же видел глаза Соби, когда он рассматривал фотографии Сеймея. Я просто идиот, что затеял все это… Чистейшее насилие! Сможет ли Соби меня простить?..
Что бы я ни делал, от этого всем становится только хуже.
– Я опасалась, что Рицка при своем упрямом характере свяжется с какой-нибудь дурной компанией, как это часто бывает в наши дни. Славно, что он выбрал вас, чтобы брать пример.
Слова красным маячком ввинчиваются в разум. Мгновенно мобилизуют все ресурсы, разом обеспечив кровь лошадиной порцией адреналина. Вот оно… Вряд ли мне представится более удачный случай, чтобы ввернуть в разговор давно заготовленную фразу. Сейчас или никогда!
– Мам я хотел тебя спросить,- в волнении разглядываю собственные руки, сжимающие чашку с чаем.
– Можно мне приходить в гости к Соби и… – произношу быстро и глухо, пока есть еще решимость вообще сказать это, – и может быть оставаться подольше…
Эти сбивчивые фразы наталкиваются на мамин изумленный взгляд. Такой пронзительный, что заставляет отпрянуть. Тревожный холодок забирается в душу, пробивая в бастионах моей надежды зияющую, быстро растущую дыру. Ощущая, что теряю инициативу, контроль и вообще все, что только можно потерять, выпаливаю первое, что приходит на ум.
– У Соби дома так интересно. Мне нравится смотреть, как он рисует. Я мог бы делать у него домашние задания.
– Нет, – твердо отрезает мама.
Нет?.. Почему это короткое слово так похоже на пропасть, внезапно открывшуюся у ног. Еще немного и я упаду…
– Но почему?! – задохнувшись, понижаю голос, ощутив, что он дрожит.
Только не это… Мы ведь так старались…
– Почему нет? Ты же сама сказала, что Соби достойный человек! Почему мне нельзя приходить к нему?!
Стиснув кулаки, ощущаю на себе удивленный, но ставший предельно внимательным взгляд Соби, непереносимый сейчас взгляд. Отчаяние накатывает внезапной горькой дурнотой. Все было напрасно?..
– То о чем ты просишь просто неприлично! – рассержено произносит мама, явно досадуя моей несдержанности.
– Но, мама!!.. – умоляюще глядя на нее, предпринимаю последнюю отчаянную попытку.
– Я сказала, нет! – непреклонно повторяет она, качнув челкой. – Мы не вправе так обременять Агатсуму-сана. Это нехорошо.
Нехорошо?.. Ощутив внезапную слабость, оседаю в кресле. Всплеск несогласия сменяется странным опустошением, словно мамин отказ разом обрезал нити, что поддерживали весь вечер мою волю к борьбе.
Значит напрасно… Все эти волнения, риск… Усилия Соби… Все напрасно.
Я рискнул и проиграл. Потратив столько сил, не добился ничего, а лишь впустую засветил свои карты.
В тоскливом унынии прикрываю глаза. Есть, правда, еще одна. Припрятанный в рукаве джокер – мой дар Жертвы, к которому я решил прибегать только в крайних случаях. Может ли подобное личное поражение считаться таковым? И не будет ли мое вмешательство еще большей ложью, чем пресловутые прогулки по водосточной трубе? Какую?.. Которую ложь выбрать?
Вздыхаю, в ожесточении сжав веки. Не стану… Не буду ничего предпринимать. Быть может, я ничего не стою без своих способностей, но применять их снова, чтобы добиться желаемого, кажется мне нечестным. Я проиграл.
– Общество Рицки вовсе не обременяет меня, Аояги-сан. Наоборот, – Соби невозмутимо делает глоток из своей чашки.
Повернув голову в мою сторону, заканчивает фразу.
– Оно напоминает мне о Сеймее. У каждого свой способ помнить.
Произнесенные вполголоса, эти слова, заставляют медленно поднять голову.
Что?
Моргнув, вырываюсь из охватившего сознание оцепенения. Плохо понимая, что к чему, растерянно смотрю на маму. Она кажется задумчивой, взгляд скользит по поверхности стола. Брови чуть сведены, выдавая сомнение, вступившее в единоборство с прежней уверенностью в собственной правоте.
Неужели?!.. С трудом сдерживаясь, чтобы не впиться пальцами в край стола. Увядшая было надежда, встрепенувшись пойманной птицей, болезненно вздрагивает в груди. Закусив губу, не могу не сверлить маму глазами, изнемогая от неопределенности. Пожалуйста… Ну пожалуйста!....
Наконец, мама вздыхает.
– Что ж, если Агатсума-сан так говорит…
Есть!
Мой шумный выдох едва не перерастает в вопль радости.
Получилось!
Ликование рвется на волю, я едва способен усидеть на месте! Хочется вскочить и… и… не знаю даже что сделать!
Соби!.. Соби, ты гений!!!
Обращенный на меня мягко-насмешливый и чуточку укоризненный взгляд Соби, заставляет слегка покраснеть. Он словно спрашивает: «Почему ты не доверился мне, Рицка? Я всегда на твоей стороне».
Смутившись, отвожу глаза. Не знаю, почему… Я не привык к тому, чтобы кто-то решал за меня наши домашние проблемы. Ведь Соби не обязан вникать в них. К тому же, в общении с обычными людьми он не видит препятствий и не ведает сомнений ни в чем. Я не ожидал, что Соби сможет понять все правильно. Похоже, я… ошибся.
Придя к окончательному решению, мама согласно склоняет голову.
– Наверное, я не могу лишать вас подобного. Вы правы, Агатсума-сан. Способ помнить у каждого свой.
***
Способ помнить. Какое простое решение. Мама живет памятью о прошлом. Соби верно понял это. Сказал ли он правду или нет, но его слова нашли единственно верную точку приложения, сумев спасти этот безнадежный вечер. Имя брата оказалось ключом, открывшим для нас эту дверь.
Сеймей… Даже сейчас, даже таким способом ты все еще помогаешь мне.
Как бы я ни старался сохранить все крупицы моей памяти, многое постепенно стирается, хоть я и не хочу забывать. Но есть моменты, отпечатавшиеся во мне настолько ярко, что забыть их просто невозможно. Как мою первую встречу с Сеймеем.
Я помню все. Как проснулся, как долго не мог понять, кто я и где нахожусь. Странные люди, глядящие с отстраненным, – профессиональным, как я понял позднее, сочувствием, приходили ко мне. Записывали что-то в своих блокнотах, задавали вопросы. Я был не в состоянии ответить ни на один из них. Те люди как раз и объяснили мне впоследствии, что это ощущение дезориентации и растерянности называется амнезией. Я был болен? Нет. Я просто изменился. Однажды. И сильно. И это принесло очень многим людям горе.
Но узнал я об том не сразу, поскольку сперва ко мне не допускали никого из моей прошлой жизни. Вначале я полагал, что весь мир состоит из таких вот обходительных людей, облаченных в медицинские халаты. Врачи показывали мне разные картинки, давали читать тексты, чтобы выяснить насколько большой объем знаний о внешнем мире исчез из моей памяти. Как оказалось, я умел писать и читать, и даже некоторые сведения из школьной программы обнаружились где-то на задворках разума. Но о том, кем я был, и о тех, кто был рядом со мной первые десять лет жизни, я не помнил ничего.
А потом начали приходить другие люди. Те, кого врачи называли моими близкими. Отец с мамой. Их родственники, вызванные по случаю: вдруг где-то щелкнет, вдруг в моей голове всплывет хоть что-нибудь, способное дать толчок к тому, чтобы вернуть все остальное. Но все было тщетно. Мама много плакала. Приносила с собой этот самый семейный альбом и, опустившись рядом на краешек постели, показывала мне фотографии. «А вот здесь мы все вместе на фестивале в Сабуе. Ты помнишь, как там было весело, Рицка, помнишь?» Что я мог сказать? Я чувствовал, что расстраиваю ее своими ответами, поэтому мне становилось не по себе, когда мама приходила. Каждый раз она смотрела на меня с такой жадной надеждой, что мне делалось стыдно и плохо. Я глядел на нее настороженно и вжимался в постель всякий раз, когда мама обращалась ко мне. Особенно меня пугало, когда она, роняя альбом, начинала громко причитать: «Рицка. Где же ты сейчас, мой Рицка…» Меня это сильно нервировало. А врач, спохватываясь, тут же выводил маму из комнаты, бросая на меня обеспокоенные взгляды.
А потом, наконец, появился Сеймей. И его приход я запомнил до мельчайших деталей, до каждой минуты. Тот день стал первым настоящим днем, моей совершенно бессмысленной тогда жизни.
***
Неяркие, теплых персиковых тонов занавески раздвинуты, пропуская внутрь небольшой комнаты весь свет, что способно подарить ясное летнее утро. Присев на краешек подоконника худенький темноволосый мальчик глядит в окно, наблюдая за человеческим космосом, раскинувшимся за пределами его узкого мира. Силуэты небоскребов на горизонте окутаны сизой дымкой, окна домов напротив через высокую ограду клиники темнеют непроницаемыми прямоугольниками. Машины… Ему сказали, что вскоре он покинет это место и отправится домой. И это было страшно. Он не хотел уходить, едва закрепившись на своем маленьком островке реальности, состоящей из этой уютной комнаты с кроватью, столиком и шкафом. Из сада, куда его каждый день отпускали гулять, и библиотеки, откуда позволяли брать книги. Что ждет его в том месте, которое все вокруг называли его домом, было не ясно. Но стационарный период реабилитации почти закончен, все тесты и исследования завершены. И как говорили врачи, лучше будет, если он как можно скорее вернется в «привычную обстановку», где, быть может, сумеет восстановить утраченные фрагменты памяти. Он желал этого и боялся одновременно. Приходящие к нему люди постоянно рассказывали ему, кем он был. Каким он был. Информации об этом хватало, чтобы желать стать тем Рицкой вновь. Если не для себя, то хотя бы для них. Чтобы на него перестали смотреть с отчаянием и жалостью, как на какое-то увечное, но любимое домашнее животное, чтобы женщина, называвшая себя его матерью, перестала плакать. Он бы хотел. И если, для того чтобы вернуть себя, нужно приложить какие-то усилия, что ж. Он согласен. Хотя на самом деле, больше всего ему хотелось бы, чтобы его просто оставили в покое.
Дверь, отворившись, пропускает нового посетителя, из тех, что еще не приходили к нему пока. Темные волосы и глаза, резковатые черты лица… Водолазка с высоким воротом и джинсы. Совершенно обыкновенный вид. И все равно во всем облике вошедшего проскальзывало нечто неуловимое, что разительно отличало его от всех, кто до нынешних пор навещал Рицку. Уверенность и ироничное спокойствие, словно находиться сейчас в этой комнате было неотъемлемым правом странного посетителя. Прислонившись к стене у входа, скрестив руки на груди, он с легкой полунасмешливой улыбкой взирал на мальчика.
Съехав с подоконника, Рицка неуверенно косится на закрытую дверь.
– А где врач? Если кто-то приходит ко мне, его обязательно должны сопровождать.
Усмехнувшись, визитер ленивым движением отрывается от стены, меняя позу на более удобную.
– Я уговорил его не делать этого. Не люблю врачей. Они назойливые.
Неожиданно для себя Рицка хмыкает. Это верно.
Слегка склонив голову набок, его посетитель интересуется:
– Знаешь, кто я?
– Да, – отводя в сторону глаза, тихо отвечает Рицка. – Ты – Сеймей, мой брат.
Старший Аояги вскидывает бровь в удивленном вопросе. Равнодушно пожав плечами, Рицка поясняет.
– Мне показывали твою фотографию. Мама показывала.
– А… – он понимающе кивает. – Ясно.
Неторопливо пересекает комнату и останавливается рядом с мальчиком, присев на подоконник и опершись на него ладонями. Рицка на всякий случай отодвигается, продолжая с недоверием поглядывать на своего гостя.
– Прости, что навестил тебя только сейчас. Моя школа находится за пределами Токио, и приехать раньше было довольно сложно.
– Ну мне-то все равно, – оттолкнувшись от подоконника, Рицка шлепает в направлении кровати, плюхается на нее, подпрыгнув на пружинящем матрасе. – Приди ты днем раньше или позже, для меня это ничего бы не изменило.
Потянувшись к тумбочке за книжкой, Рицка раскрывает ее на первой попавшейся странице, демонстрируя намерение погрузиться в чтение. Заложив большие пальцы за ремень брюк, Сеймей невозмутимо наблюдает за действиями младшего брата, ничуть не смущенный столь прохладным приемом.
– Хм. А ты действительно стал другим, Рицка.
Придержав ладонью край листа, мальчик на мгновение поднимает взгляд и вновь опускает его. Переворачивает страницу.
– Как это – стал другим?
– Прежний Рицка так бы не ответил.
Закусив губу, Рицка продолжает упрямо смотреть в книгу.
– И как бы он ответил?
Прищурившись, Сеймей внимательно изучает брата глазами.
– Не знаю точно как именно, но совсем не так, как ты.
Глядя куда-то поверх книжного листа, Рицка тихонько вздыхает, захлопывает пухлый томик и откладывает рядом с собой на постель.
– Это плохо? То, что я не похож на него?
Сеймей серьезно качает головой.
– Вовсе нет. Но я буду скучать по моему Рицке.
Потянувшись вперед, выпрямляется и идет к кровати. Повернув голову, Рицка исподволь наблюдает за его перемещениями, провожая глазами.
– Будешь скучать?
– Да, – Сеймей опускается рядом с братом на постель, – но никогда не поставлю тебе в укор, то, что ты – не он.
Теплая ладонь, коснувшись головы мальчика, осторожно ерошит темные волосы, слегка задевая маленькие Ушки.
– Ты ведь в этом не виноват. Ты ни в чем не виноват, Рицка.
Зажмурившись и замерев от этой простой ласки, Рицка не знает, как реагировать на нее. Старается не обращать внимания, но отодвигаться уже не спешит.
– Все, кто приходят сюда, только и твердят о том, чтобы вернуть того Рицку. А ты? Ты разве не хочешь?
Подняв глаза, он с вызовом смотрит на брата, игнорируя пальцы, нежно скользящие сквозь пряди волос.
– Я этого не говорил, – спокойно произносит Сеймей, – но ты слишком дорог мне, чтобы я начал иначе относиться к тебе всего лишь из-за того, что ты изменился, понимаешь?
– Да, – едва слышно произносит Рицка, глядя в темные, как ониксы глаза Сеймея. В них нет осуждения, но так тяжело поверить в это. На всякий случай Рицка опасливо уточняет:
– Так значит, ты не сердишься на меня?
– Нет, – придвинувшись ближе, Сеймей небрежно и так привычно обнимает мальчика, обхватив ладонью хрупкое плечо.
– Думаю, тот Рицка, которого так хочет вернуть мать, спит где-то глубоко в тебе. Но вне зависимости от того очнется он или нет, я не перестану тебя любить.
Слегка вздрогнув, Рицка зажмуривается. Теплые руки согревают плечи, и от этих объятий веет такой надежностью. До сих пор никто даже не пытался прикоснуться к нему.
– Это правда? – тихонько спрашивает мальчик. – Ты не… – медлит, выбирая верное слово, – не отречешься от меня?
– Никогда, – убежденно произносит Сеймей, сверху вниз глядя на брата с серьезной улыбкой.
– Для меня ты исключительный, Рицка. Ты даже не представляешь насколько…
– Исключительный… – беззвучно повторяет Рицка. Брови его чуть приподнимаются, а губы, сжавшись, начинают слегка подрагивать. Шумно шмыгнув носом, мальчик зарывается лицом в теплый свитер. Пальцы нерешительно сжимаются, отваживаясь притронуться к первому в мире человеку, оказавшемуся способным его принять.
Сеймей тотчас обхватывает брата двумя руками и начинает тихонько укачивать.
– Все будет хорошо, Рицка, – шепчет он, слегка поводя щекой по встрепанным мягким волосам, – я обещаю тебе, что, в конце концов, все будет в порядке.
***
Вот так я обрел Сеймея, чтобы через два года его потерять.
продолжение в комментариях...
Память. Без страховки.Chapter XIV Secure less
Память. Без страховки.
Рицка.
Бессонные ночи вернулись ко мне. Длинные, пустые, совершенно бессмысленные. Я осознал, что вновь не могу спать по ночам спустя сутки после того как возвратился домой с каникул. Просто понял это, узнав знакомые симптомы. Расставаясь с Соби, я отправлялся к себе и оставался один в своей комнате. Ложился в постель и беспокойно вертелся в ней не в состоянии справиться с собственными назойливыми мыслями. Вот и сейчас мне никак не избавиться от них.
Во всем доме стоит тишина, ветер мерно раскачивает занавески, а на полу неподвижно замерло косое желтое пятно света от фонаря, что, поникнув головой, застыл на углу возле ограды. Предметы в темно-лиловом сумраке комнаты кажутся размытыми мрачными изваяниями. Мне слишком жарко. Я уже перевернул свою постель вверх дном. Простыни смялись, подушка, сплющившись в плотный ком, прогнулась под головой, горячая, душная. Мне не уснуть.
В который раз открываю крышку телефона. Так велико искушение позвонить Соби, спросить, как он там. Но это глупо. Глупо тревожить его в такой час, тем более что мы расстались совсем недавно. Возможно, он уже спит. А может быть и нет. Может быть, точно так же лежит в темноте на кровати и смотрит в потолок. И массивные балки глядят на него в немом равнодушии. И это все так нелепо. Я знаю, что мы оба одинаково сильно желаем видеть друг друга сейчас. Но я здесь, а он у себя дома. И это кажется мне неправильным.
С тихим вздохом перекатываюсь на бок, глядя в окно перед собой. Ткань подушки натирает щеку. Сердито взбив края руками, шлепаюсь обратно, вжавшись лицом.
Всего неделя. До поединка с Зеро я пробыл у Соби одну единственную неделю, но как же я привык за это короткое время к тому, что он постоянно рядом. И именно поэтому мне так трудно засыпать каждый вечер в тишине своей комнаты. Мыслями я постоянно с ним. Думаю о том, что он делает. Рисует ли или готовит ужин. А может, устроившись возле кровати на полу, пролистывает учебники, готовясь к тестам для Университета. Или, прикрыв дверь балкона, привычно курит, опершись о перила. И струйка дыма, извиваясь, следует за потоками воздуха и растворяется в темноте. Я почти вижу, как огни фонарей играют бликами на линзах его очков. Как колышется от дуновений ветра челка. Как тлеет алым угольком кончик сигареты… Безумие какое-то. Не удивительно, что я не могу уснуть.
Соби… Возможно, это было большой ошибкой с моей стороны – гостить в твоем доме. Кажется, я сам себя обрек на то, чтобы постоянно думать о тебе.
И эта ночь не стала исключением. Я ведь так мучился не час и не два. Затем уха коснулся едва различимый осторожный стук в стекло. Подскочив на кровати, я откинул в сторону одеяло. Взгляд, метнувшись к балконной двери, обнаружил за ней знакомый высокий силуэт. Соби…
Торопливо выбравшись из постели, я бегом кинулся к окну. Распахнул дверь. Соби стоял, окруженный сиянием от льющихся ему в спину отсветов фонаря. Глядел на меня со смутной нежностью во взгляде.
– Я подумал, что если ты спишь, то не услышишь. А если…
– Соби... – облизнув невольно губы, я отступил в сторону, пропуская его внутрь, – что ты делаешь тут так поздно? Что-то случилось?
Он скользнул через порог словно тень. Снял с плеча сумку. Запустив внутрь руку, вытащил оттуда пухлый томик.
– Я хотел вернуть это тебе. Ты забыл ее.
Взяв из его рук книгу, я мельком глянул на обложку. Действительно. Я сегодня оставил эту книжку на покрывале у озера. Должно быть Соби, собираясь, положил ее в свою сумку, не став трогать мой рюкзак. А вечером, когда мы прощались возле моего дома, забыл отдать.
И все-таки. Он мог бы вернуть мне ее в любой другой день.
– Соби, – сощурившись, я взвесил томик в руке, – с каких это пор, чтобы увидеться со мной, тебе нужен повод?
Он мягко усмехнулся.
– Все настолько очевидно?
Поставив сумку на пол, убрал руки в карманы распахнутого легкого полупальто. На улице довольно прохладно. Весной всегда так. Днем жарко, а ночью…
– Я счел, что ты можешь найти нелепым мое желание увидеть тебя спустя несколько часов после того, как мы расстались. Пришлось выдумать повод.
Хмыкнув про себя, я отложил книгу на компьютерный столик.
– Мог бы изобрести что-нибудь более правдоподобное.
– Мне не хотелось, – серьезно ответил он.
Соби даже скрывать не собирался, что соскучился за такое короткое время. И понимал, насколько по-дурацки это выглядит. И осознавал, что не выйдет остаться. Но все равно пришел. Возможно, как раз потому, что не смог лежать без сна и глядеть в потолок.
Качнувшись вперед, я уткнулся носом в теплый свитер на груди Соби. Его руки, выскользнув из карманов, тотчас же окружили плечи, ладонь погрузилась в волосы. Было очень приятно стоять так и слушать короткие ровные удары под тонкой материей. Ощущать прикосновения дыхания Соби к своим волосам и то, как осторожные кончики пальцев, спустившись по затылку, нежно поглаживали шею.
А потом он все-таки ушел. Дурак. И зачем приходил-то? Мне от этого только хуже стало. Не удивлюсь, если ему тоже.
Перевернувшись обратно на спину, почти со злостью смотрю в укутанный тьмой потолок. Да какого ж черта… Столько всего произошло сегодня в Никко. Я столько вещей узнал, столько решений принял, но по-прежнему не могу влиять на эту ситуацию и видеться с Соби так часто, как мне того хочется. Нам обоим хочется. И причина проста. Я еще слишком маленький, чтобы на полном основании распоряжаться своими перемещениями самостоятельно. Должно быть, любой Взрослый в такой ситуации оделся бы сейчас и отправился к тому человеку, рядом с которым желает находиться. Еще месяц назад я бы и сам сделал также. Просто втайне… Сбежал бы еще вечером, закрыв свою дверь на защелку. Съехал по водосточной трубе и был таков. Но не теперь, когда я помирился с мамой. Я решил, что никогда больше не стану лгать тем, кто мне дорог. И не хочу, чтобы это решение распространялось только на Соби, потому что нельзя быть честным лишь на определенное количество процентов. К тому же дверь на ночь я больше не запираю.
Сажусь на кровати, свесив ноги. Бесполезно валяться в постели, если тебе все равно не заснуть. Лучше спущусь вниз. В холодильнике можно разжиться соком. Вполне подходящий повод занять себя чем-то, тем более что мне и впрямь хочется пить.
Покинув свою комнату, спускаюсь вниз по лестнице, стараясь не шуметь. Пробравшись в кухню, зажигаю свет. Три часа ночи. Об этом ясно говорят часы, висящие на стене справа от окна.
Прекрасно просто. Завтра весь день буду клевать носом, прям как в старые добрые времена. Все-таки у честности есть своя обратная сторона. И, решив построить нормальные отношения в собственной семье, я как-то этого не учел.
– Рицка? Почему ты не спишь?
Оборачиваюсь, выныривая из недр холодильника. Мама стоит на пороге, прищурившись от яркого света, придерживая ворот длинного домашнего юката.
Сжав в руке бумажный пакет с соком, захлопываю холодильник.
– Просто пить захотел.
Она недоверчиво склоняет голову на бок.
– Рицка, если у тебя что-то болит или тебя мучает бессонница, то не надо скрывать. Скажи маме, и мама даст тебе лекарство.
Усмехаюсь слегка. Самое действенное мое лекарство находится сейчас далеко отсюда. И тоже вряд ли спит.
– Не нужно. Со мной все хорошо.
Открутив яркую пластмассовую крышечку, делаю глоток, наблюдая за мамой. А что если?.. Не слишком ли глупым и опрометчивым будет такой поступок? Но ведь я решил, что все должно быть правильно. А так как сейчас, я уже просто не могу.
– Мам, я хочу познакомить тебя кое с кем, – сжимаю в руке пакет, ощущая, как тяжелый комок невольно подкатывает к горлу. Надо сказать это быстрее. А то потом я просто не решусь.
– Какое-то время назад я встретился с одним человеком. Он друг Сеймея.
Делаю глубокий вдох.
– Его зовут Соби.
Вечер следующего дня.
Соби.
Сигарета в руке дотлела почти до фильтра. Скрывшись в тени деревьев, курю, возможно, несколько нервно. Свет, льющийся из окон за моей спиной, так приветлив, но я не склонен доверять этому ощущению. Фонарь у входа в дом зажжен впервые на моей памяти. Почтовый ящик напротив, через подъездную дорожку кажется низеньким одноглазым они, а вместо ока у него надпись «Аояги». Отворачиваюсь. Похоже, я действительно волнуюсь. Странное ощущение.
Затушив подошвой ботинка сигарету, направляюсь к входной двери. Останавливаюсь перед ней, коснувшись бессознательно свитера на груди в том месте, где под ним, скрытое от глаз, находится имя Рицки, выведенное его рукой. В последнее время я часто начал ловить себя на этом жесте. Это имя на моей коже – дар Рицки, знак его желания обладать мной. И я задумываюсь уже, не было ли оно катализатором того, что случилось вчера с нами у озера. Необъяснимым образом мы становимся все ближе. Пусть же имя Рицки хранит меня сегодня.
В последний раз поправляю отвороты расстегнутого пиджака. Собравшись с духом, прикасаюсь к звонку. Утопив невзрачную пластиковую кнопку, слышу как внутри дома за дверью, которую я безжалостно вынес несколько дней назад, раздается негромкое мелодичное «Динг-донг».
Сдерживая вздох, жду. Сегодня мне предстоит вести себя крайне обдуманно и осторожно. Сегодня я здесь гость. Таково было желание Рицки, высказанное им утром по телефону. «Не подведи меня, Соби», – не самый конкретный приказ.
За дверью слышатся торопливые шаги. Быстрый поворот ключа. Дверь открывается, на порог падает длинный косой луч света из коридора.
– Соби, заходи, – высунувшись наружу, Рицка делает приглашающий жест рукой. – Я уже заждался.
– Я опоздал? – войдя внутрь, наклоняюсь, чтобы расшнуровать ботинки.
Рицка несколько потеряно наблюдает за мной, затем, вспомнив про дверь, затворяет ее. Спрятав руки в карманы, качает головой.
– Нет. Просто… я беспокоюсь немного.
Сняв обувь и придвинув ее к стене, как полагается гостю, выпрямляюсь, внимательно разглядывая Рицку. Он выглядит не лучшим образом. Явно нервничает. Брови то и дело вздрагивают, приподнимаясь. Волнение плещется на дне глаз, Рицка упорно отводит взгляд.
Если его настолько тревожит происходящее, зачем он затеял все это?
– Рицка? Наш гость уже пришел?
Мягкое покрытие ступеней лестницы делает приглушенным звук осторожных шагов. Мать Рицки спускается вниз, держась за перила. Идет к нам. На ней длинное закрытое платье темно-вишневого цвета. Волосы аккуратно уложены и скреплены сзади заколкой. С должным радушием она улыбается, глядя на меня. Склоняет голову в приветствии.
– Значит, вы и есть тот самый друг Сеймея, о котором рассказывал Рицка, – протягивает руку.
– Я – Аояги Мисаки – мама Сеймея и Рицки.
Вежливо поклонившись, пожимаю неприятно сухие и холодные пальцы, подавляя желание отыскать Рицку взглядом.
Друг Сеймея?
– Рад с вами познакомиться, Аояги-сан, мое имя Агатсума Соби.
Губы изгибаются в положенной по случаю сдержанной улыбке, пока я разглядываю эту женщину. Впервые вижу ее так близко. Лицо бледное, с болезненным оттенком, отмеченное печатью уныния, которую не скрыть никакими искусственным средствами. Ровная челка, падая на лоб, еще больше углубляет тени под глазами. Глаза же… темные и кажутся пустыми, пусть в них и мерцает сейчас огонек оживления. Действует и движется она с неуловимой скованностью, словно опасается допустить промашку. А в остальном – образцовая хозяйка дома. Даже и не скажешь, что такая способна избивать собственного ребенка.
– Позвольте внести скромный вклад в нашу встречу, – извлекаю из сумки небольшую коробочку с о-мияге, обязательным угощением при визите в любой дом.
Мать Рицки принимает подарок, щеки ее слегка розовеют.
– Право не стоило…
– Это такая мелочь…
Традиционный обмен любезностями вязнет на зубах, но я ничего не могу поделать с необходимостью соблюсти формальный протокол. Пока я не пойму, чего Рицка пытается добиться при помощи этой встречи, приходится учитывать каждый нюанс. Рицка обескуражено глядит на коробку, и я понимаю, что он совершенно об этом забыл. Возможно оттого, что дружеские визиты никогда не являлись традицией этой семьи.
Женщина всплескивает руками.
– Что же мы держим гостя в прихожей!? Рицка, проводи Агатсуму-сана в гостиную. Я сейчас принесу чай.
Рицка сосредоточенно кивает, берет меня за руку и тянет за собой.
– Идем, Соби.
– Да.
Следую за Рицкой вглубь дома, борясь с внезапно нахлынувшим ощущением нереальности происходящего. Для меня этот коридор всегда был погружен в полумрак. И я был в нем незримым призраком, – персоной, чье существование не должно быть замечено никем и никогда. Я не должен находиться здесь ни в каком ином качестве, потому что это не нужно. Мое присутствие, как освещение этого коридора, кажется чем-то неуместным, неправильным, словно видишь сон. Причем дурной. Вот здесь, на этом самом месте я стоял, скованный по рукам и ногам приказом не вмешиваться. Стоял, вжавшись в стену, ненавидя себя за неспособность ослушаться и довести начатое до конца. Ощущение бессилия и страх за Рицку сводили с ума. Удивлен, что нигде нет вмятин от ударов моих кулаков. Воспоминание об этом ярким отпечатком маячит за спиной, пока мы, минуя лестницу, движемся в направлении гостиной. Зачем бы Рицке ни понадобилось приглашать меня в свой дом открыто, надеюсь, он знает, что делает.
Рицка замедляет шаги, останавливаясь у большой двустворчатой двери. Приоткрыв ее, входит внутрь, зажигая свет. Смещается вбок, давая мне возможность войти следом. Замерев рядом, рассеяно обегает глазами помещение, Ушки нервно вздрагивают, как и кончик длинного хвоста.
– Так… Вот туда садись, Соби, – в неосознанном волнении потирая ладони, Рицка кивает на скромный диванчик, стоящий у низкого столика в компании двух кресел.
– Я сейчас сбегаю на минутку на кухню, посмотрю что там делает мама.
Он хмурится, поглядывая на дверь.
– Боюсь, она немного перестаралась в своих приготовлениях.
– Рицка… – но он уже исчез, я обращаюсь к закрытой двери.
Тихонько вздохнув, иду в указанном направлении, старательно подавляя собственные неясные предчувствия. Есть ситуации, к которым не привыкнуть, сколько бы времени ни было отпущено на это. На мой взгляд, это одна из них.
Опустившись на указное Рицкой место, осматриваю гостиную. Она кажется мне столь же безликой и маловыразительной, как и все в этом доме. Светлые обои покрыты мелким однообразным рисунком, стеллаж с книгами протянулся вдоль стены. Небольшой плетеный коврик, имитирующий циновку – единственное, что привносит в обстановку комнаты подобие уюта. На всем остальном не ощущается каких-либо отпечатков индивидуальности владельцев. Тяжелые портьеры на окнах, этот столик, диван и кресла настолько обезличены, что кажется, будто находишься не в жилом доме, а в номере гостиницы. И даже книги, выстроившиеся в ряд на полках, не способны смягчить это ощущение. Словно они предназначены для того, чтобы создавать иллюзию жизни, в то время как все здесь давно мертво.
Дверь в комнату отворяется. Внутрь крадучись пробирается Рицка. Придерживая створку рукой, он приникает глазом к образовавшейся щели, наблюдая за коридором.
– Мама выгнала меня из кухни, – неловко хмыкает, – сказала, что я невежливо поступаю, оставляя гостя в одиночестве.
Резким раздраженным жестом расстегнув верхнюю пуговицу нарядной отглаженной рубашки, Рицка вновь наклоняется к двери.
Он ведет себя будто разведчик на вражеской территории. Понимает ли он сам, что и зачем делает?
– Рицка, – тихонько окликаю его, – можно тебя спросить?
– Да? – отзывается он, не отвлекаясь от подглядывания.
– Я хотел бы получить более четкие указания относительно того, как мне следует вести себя, – внимательно смотрю на него. – Я не знаю, какие цели ты преследуешь, но хочу, чтобы мое поведение соответствовало твоим ожиданиям.
Рицка выпрямляется, выпуская створку двери. Растеряно глядит на меня. Тронувшись с места, пересекает комнату и устраивается в соседнем кресле.
Молча наблюдаю за ним, ожидая инструкций.
Поставив локти на столик, уронив голову, Рицка с тихим вздохом зарывается руками в волосы, приминая Ушки.
– Соби… – запнувшись, он смолкает, словно пытается найти слова для описания собственных, по-видимому, весьма противоречивых ощущений.
– Просто будь вежлив с мамой. Больше от тебя ничего не требуется. Ты ведь гость.
Подняв глаза, он слегка натянуто улыбается с непонятным мне отчаянием во взгляде.
– Остальное – моя забота.
– А вот и чай. Простите, Агатсума-сан, что заставила вас ждать.
Рицка подскакивает от неожиданности, я выпрямляюсь, наблюдая, как хозяйка дома, придерживая дверь ногой, пытается переправить сквозь проем объемистый поднос с чайными приборами и домашними сладостями.
Рицка хочет, чтобы я был вежлив с этой женщиной. Если таково его желание…
Поднимаюсь на ноги.
– Аояги-сан, позвольте вам помочь.
***
Тонкие аккуратные чашечки опускаются на блюдца, издавая тихий стук. Блюдо с угощением постепенно пустеет – надо соблюсти положенные приличия, отдав дань «усилиям» хозяйки. Необходимость создания видимости непринужденной беседы с человеком, который тебе крайне неприятен – не самое легкое дело. Но таково мое задание на сегодня. К сожалению, дипломатичность не является моей сильной стороной, приходится больше полагаться на интуицию. И, наверное, было бы легче, если бы я при этом не ощущал себя самозванцем, надевшим чужую личину.
Устроившись на краешке кресла, Рицка напряженно наблюдает за нами. Он почти все время молчит, лишь изредка вставляя краткие реплики. Поставив локти на стол, спрятав подбородок в сплетении пальцев, покусывает ноготь, а темные глаза настороженно перебегают с одного лица на другое, отслеживая проявления эмоций.
– Так значит, вы были другом Сеймея, Агатсума-сан. Так отрадно узнать об этом. Одно время я полагала, что у моего сына совсем нет друзей.
Подперев рукой узкий подбородок, Аояги-сан механически помешивает чай, заставляя кружиться в нем черные листья.
– Мой сын был очень замкнутым человеком, слишком домашним. Я всегда ему говорила, что он должен больше общаться со сверстниками, но он отвечал, что ему это не нужно. Странно, верно? Хорошо, что вы пришли сегодня к нам.
Вместо ответа делаю глоток из своей чашки. Мне полагается сделать встречный ход, я медлю, подбирая слова, – молчание затягивается. Любые паузы, возникающие в этом разговоре, кажутся слишком неловкими. Рицка начинает беспокойно ерзать на месте и, наконец, устремляет на меня настойчивый, красноречивый взгляд.
«Ну же, Соби! Говори что-нибудь, не молчи!» – требуют его глаза.
Размыкаю губы.
– Я счел своим долгом навестить его семью, ведь у Сеймея скоро день рождения.
– Верно… Как славно, что вы помните об этом, – всплеск улыбки сменяется тоскующим взглядом. – Сразу видно, что вы достойный человек, хотя друг Сеймея не может быть никем иным.
Последнее замечание отдается во мне легким замешательством, но Рицка, едва заметно встрепенувшись, бросает на мать быстрый, цепкий взгляд и тут же прячет его, устремив глаза в чашку с чаем. А она меж тем продолжает:
– Это так великодушно с вашей стороны: вспомнить о рождении и не упомянуть о смерти. Ведь оба этих события произошли весной…
Суховатые пальцы сбиваются с ритма и останавливаются.
– Уже год прошел, а кажется – будто только вчера…
– Мама… – глухо выдавливает Рицка, – не надо…
– И верно… – склонив голову на бок, ровным голосом отвечает она, – у нас сегодня такой радостный день, не стоит омрачать его грустью.
Рицка закусывает губу, ресницы чуть подрагивают. Он неотрывно смотрит на свою мать, которая, словно отсутствует сейчас в этой комнате. Взгляд, остановившись, устремлен в одну точку. На губах застыла напряженная полуулыбка, противоречащая сухому блеску глаз и жалко изогнутым бровям.
– Мам… – тихо окликает ее Рицка. Она переводит пустой взгляд на него, моргает, в глазах вновь появляется осмысленное выражение. Рицка выразительно косится в мою сторону, словно указывает, и, проследив направление его взгляда, женщина окончательно приходит в себя.
– Простите, Агатсума-сан. Материнские чувства…
Она неловко пожимает худыми плечами.
– Рицка говорил, вы – художник. Это так интересно.
Мои губы невольно поджимаются. Совершенно бессвязная смена тем и настроений. И Рицка продолжает настаивать на том, что его мать нормальна.
– Это так. Я изучаю классическую живопись в Токийском университете.
Глаза женщины слегка расширяются в удивлении.
– О… Это немалое достижение. Должно быть, ваши родители гордятся вами.
Чашка в руке на мгновение замирает, затем продолжает свое движение к блюдцу. Неприятный поворот. Моих родителей давно нет в живых, но об этом мало кто знает. Я даже Рицке не говорил… Должны ли быть пределы для моей откровенности сегодня?
Подняв взгляд, спокойно улыбаюсь.
– Возможно. Я не спрашивал об этом.
Отсутствие любого напряжения оправдывает ложь. Рицка приказал мне быть вежливым. Он не приказывал говорить правду.
– Я уверена, что гордятся, – убежденно произносит Аояги-сан, качнув головой, – я очень гордилась своим Сеймеем, хотя он вроде не имел особых достижений ни в чем.
Слова дополняет неловкий, ломкий смех. Под его аккомпанемент я просто молчу, тщательно пережевывая предложенное угощение, что избавляет от необходимости отвечать. Ассорти из фруктов, оформленное в виде цветочной клумбы, содержит слишком много специй. От этого вкус становится излишне острым и дисгармоничным, потеряв изначальную свежесть. Я готовлю лучше.
– Кстати, – будто вспомнив о чем-то, мать Рицки приподнимает брови, – а как вы познакомились? Сеймей ведь совсем не интересовался живописью и не умел рисовать.
– В школе, – кратко отвечаю я. Надеюсь, она не станет выяснять подробности. Иначе мне срочно придется искать способ, как перевести разговор на другую тему, что может выглядеть подозрительно. Бросив на меня короткий взгляд, Рицка встает, и, взяв в руки чайничек, начинает наполнять пустеющие чашки.
– В школе? Должно быть, в той Академии для одаренных детей? Я так радовалась, когда Сеймею прислали приглашение на учебу там. Хотя сложно было не видеть его неделями…
Разливая чай, Рицка старается не поднимать глаз от поверхности стола, но я прямо вижу, как неспокойно двигаются Ушки, словно именно ими он улавливает каждый звук. Рицка кажется взвинченным куда больше меня, чайничек то и дело звякает крышкой, подрагивая в руке. Рицка наклоняет его над очередной пустой чашкой. Случайно задевает изогнутым носиком, отчего та, качнувшись, опрокидывается и, покатившись по округлой траектории, соскальзывает со стола на пол.
Звон…
– Рицка! – Аояги-сан взвивается на ноги. – Неуклюжий ребенок.
– Я сейчас все уберу, – едва слышно шепчет Рицка и, поставив чайник на стол, опускается на коленки, торопливо сгребая ладошками осколки.
– Прекрати! Порежешься!
Стихийная нелепость ситуации рождает ощущение крайней неловкости.
– Я помогу Рицке, – пробормотав это, собираюсь встать на ноги, но его мать останавливает меня решительным жестом.
– Сидите, Агатсума-сан, вы гость. Мы сами справимся.
Вскинув голову, Рицка встречается со мной взглядом. В его глазах предупреждение. «Не вмешивайся, Соби». Его мать опускается на колени рядом с ним.
– Принеси щетку. Это надо убрать.
– Хорошо, – вскочив на ноги, он стрелой выбегает из комнаты. Я слышу, как его шаги, удаляясь, смолкают за стеной в коридоре.
– Простите, Агатсума-сан. Рицка иногда бывает таким несносным.
Осторожно собирая крупные осколки в уцелевшее донышко чашки, мать Рицки осуждающе качает головой, словно собственным неудовольствием пытается извиниться за проступок сына.
– Не замечал, – мне не удается скрыть суховатых нот, проскользнувших в тон голоса. Почувствовав их, Аояги-сан неловко смеется, поднимаясь на ноги.
– Это оттого, что вы молоды, и у вас, должно быть, еще нет детей. А когда появятся, узнаете, что это такое.
И снова этот жалкий, неуверенный смех. Поддерживать последнее, оскорбительное для Рицки замечание, нет никакого желания, но мне приказано быть вежливым. Надеюсь, ровной улыбки будет достаточно. Скорее бы Рицка вернулся.
Снаружи слышатся звуки быстрых шагов. Рицка бочком пробирается в комнату, обегает ее настороженным взглядом, словно желая убедиться, что все в порядке, идет к столу. Ставит на него другую чашку и наклоняется, чтобы собрать щеткой с пола оставшиеся мелкие осколки.
– А все-таки жаль, что мы не знали о вас раньше, Агатсума-сан. Вы могли бы приходить к нам в гости, – мать Рицки опускается в кресло. – Этот дом опустел с уходом Сеймея, но сейчас тут такая теплая обстановка, совсем как в прежние времена. Возможно, в это трудно поверить… – она замолкает на полуслове, – хотя я сейчас покажу… Принесу альбом.
– Что? – Рицка резко выпрямляется, едва не высыпав собранные только что осколки обратно на пол. Аояги-сан срывается с места, загоревшись какой-то новой идеей, идет к выходу. Быстрым шагом проходит мимо Рицки, он провожает ее круглыми от волнения глазами.
– Мама!.. – Взявшись за ручку двери, она оборачивается. Взгляд Рицки, заметавшись, начинает блуждать по паркетному полу. Стиснув в руках совок и щетку, он неуверенно бормочет:
– Там всякие старые фотографии... Наверное, Соби будет неинтересно их смотреть…
– Неинтересно?.. – женщина выпрямляется в растерянности, оглядывается на меня. – Это правда, Агатсума-сан?
На мгновение прикрываю глаза. Рицка сказал: «Не подведи меня, Соби…» По-видимому, он желает, чтобы у его матери остались благоприятные впечатления от этой встречи. И то, что он сейчас растерян, смущен или напуган не должно помешать воплощению его намерений.
– С удовольствием посмотрю, Аояги-сан. Уверен, фотографии очень интересные.
– Вот видишь, Рицка, – на лице женщины мелькает довольная улыбка, – я сейчас вернусь.
Дверь закрывается, но Рицка еще какое-то время продолжает в молчаливом отчаянии смотреть вслед матери. Затем, механическим жестом поставив совок на пол, медленно подходит к креслу и с тихим стоном падает в него.
– Че-ерт… – выдыхает он, брови сходятся. Качнувшись вперед, роняет локти на стол и прячет лицо в ладонях.
Обеспокоено наблюдаю за ним.
– Рицка, я поступил неправильно?
Он чуть приподнимает голову, мельком глянув на меня, затем вновь утыкается лбом в ладошки.
– Нет, все нормально, – глухо произносит он, наконец. – Я просто не ожидал, что она пойдет за этим альбомом.
Поджимаю губы, наблюдая за тем, как опускаются в досаде темные бархатные Ушки.
– Рицка, если тебе неприятно, я могу отказаться и уйти сейчас. Сошлюсь на дела…
– Нет, – резко выдохнув, Рицка выпрямляется в кресле. – Еще рано, Соби.
Поднявшись на ноги, он огибает стол, подбирая забытый на время совок.
– Прости, что втянул тебя во все это, но придется тебе потерпеть чуть-чуть.
Потерпеть? Удивленно приподнимаю бровь.
– Рицка, это не мое дело обсуждать твои приказы.
Произнося как можно мягче последнюю фразу, вижу, как он слегка горбится, опуская голову.
– Соби, я же вижу, как тебе противно находиться здесь, но, пожалуйста, продержись еще немного.
Идет к двери.
– И я не приказываю, а просто прошу.
***
Нити памяти прочно связывают нас с прошлым и тянутся в будущее, определяя наши поступки. Человеческие воспоминания подобны сновидениям, но, захваченные в объектив, они способны существовать долгие годы. И сейчас, перелистывая страницы семейного альбома Аояги, я смотрю уже не на фотографии, а на слепки чужой жизни, в которых отпечатался Сеймей. Такой, каким я никогда его не видел.
– А это мы во время поездки в Киото.
Узкий кончик ногтя Аояги-сан скользит по небольшой прямоугольной карточке. На ней пятнадцатилетний Сеймей, цепко удерживая за плечи маленького вырывающегося Рицку, смеется в камеру, пытаясь одновременно стоять ровно и пресечь попытки младшего брата сбежать.
Здесь много таких фотографий. Улыбающийся Сеймей, смеющийся… Сеймей, сидящий подле Рицки и склонившийся над чем-то, напоминающим учебник для младшей школы. Сеймей, катающий Рицку по двору на спине или, сосредоточенно нахмурив брови, чинящий его самокат.
Страницы пестрят перед глазами. Их содержимое вносит в душу полнейшее смятение.
Для меня Сеймей всегда оставался живым олицетворением равнодушия. Окруженный неприступной стеной льда, со мной он всегда был холоден, как темные арктические воды. И столь же непроницаем. Я запретил себе попытки понять его. Я признал его право обращаться со мной как со своей вещью и отказал себе в надежде на иное отношение. Отчего же так больно смотреть сейчас на его открыто улыбающееся лицо, обращенное к кому-то вне кадра?.. В этой улыбке слишком много искреннего тепла. Столько не способно поместиться в душе того бескомпромиссного и жесткого человека, которого я знал. Это невозможно. И, тем не менее, я не могу ошибаться в том, что вижу…
Сеймей ненавидел, когда к нему прикасаются. Он с трудом терпел Школу и, хотя никогда не показывал этого в присутствии учителей, при мне не скрывал своего отношения. Он избегал любых контактов и знакомств. А если уж приходилось с кем-нибудь общаться, то либо становился отстраненно вежливым, либо балансировал на грани холодной иронии, настолько неуловимой, что собеседнику становилось нечем крыть. Он был равнодушен ко всему и ко всем. Ко мне в первую очередь. Едва его взгляд касался меня, в нем появлялась усмешка, затем Сеймей отворачивался, словно смотреть в мою сторону ему было неприятно. Он сразу дал понять, что ему не требуется ничего кроме подчинения, и я быстро научился быть тенью, безмолвным и безликим сопровождающим, каким он и желал меня видеть.
Я думал, Сеймей такой со всеми. Что в этом его характер, с которым мне не позволено даже просто смириться, поскольку подобным правом обладают лишь наделенные волей живые существа. Не вещи, которой я был… Все были в понимании Сеймея… Как я прежде полагал... Но, просматривая сейчас эти фотографии, сопровождаемые негромкими пояснениями матери Рицки, убеждаюсь в ином, и это делает происходящее совершенно невыносимым. Сеймей… Почему все было… так?.. Чем я был настолько неугоден тебе? Казалось, больше, чем отдавал я, невозможно отдать вовсе. Почему же?..
Немой вопрос застывает, воткнувшись ледяной занозой куда-то под сердце. И бередит комком внезапно ставшее сухим и шершавым горло. Чертовски хочется курить. Ладонь в неосознанном жесте проходится вдоль кармана брюк, где обычно лежит пачка сигарет. Сейчас она в сумке. Так или иначе, возможность покурить представится мне весьма нескоро, насколько я могу судить.
Рицка сидит справа от меня, уткнувшись лбом в сцепленные руки. Суставы пальцев слегка побелели от напряжения, кончики Ушек мелко подрагивают, как и плотно сомкнутые ресницы. Кажется, он едва сдерживается, чтобы не начать грызть ногти. Должно быть, все это причиняет ему боль не меньшую чем мне, ведь Рицка так любил своего брата. Но нам обоим уже никуда не деться от происходящего... Необходимо доиграть пьесу до конца.
Чтобы не выдать своих эмоций и хоть как-то отстраниться от так поразившего меня невероятного открытия, переключаюсь на снимки Рицки, старательно игнорируя присутствующего в кадре Сеймея. Фотографии в альбоме местами перепутаны, видимо их часто вынимали и забывали потом вставить в правильном хронологическом порядке. Шестилетний Рицка здесь соседствует с Рицкой-малюткой, сосредоточенно перебирающим детский конструктор, сидя на пестром коврике на полу. Большущие любопытные глазищи, маленькие аккуратные Ушки и крохотный острый хвостик морковкой, – Рицка невероятно похож на котенка. Трогательного, очаровательного и забавного. Подавляю желание вытащить фотографию и забрать себе. Вспыхнувшая в душе нежность несколько притупляет болезненные ощущения, укрывая их пепельным налетом горечи. Ничего. Я смогу с этим справиться. Рицка мне поможет. Уже сейчас мне становится легче, когда я гляжу на его улыбку, сохраненную глянцевой поверхностью старого снимка. С трудом сдерживаюсь, чтобы не прикоснуться к нему кончиками пальцев.
– Надо же. Не думал, что ты можешь быть таким веселым на фотографиях, Рицка. Обычно у тебя всегда такое серьезное лицо.
– А это не тот Рицка, другой, – рассеяно поясняет Аояги-сан, переворачивая альбомный лист.
Повернувшись к ней, замечаю краем глаза, как Рицка вздрагивает от этих слов, устремляя на мать несчастный взгляд.
– Что вы имеете в виду? – мой тон излишне сух, но странности этой женщины перестают укладываться в допустимые рамки. Не тот Рицка?
Подняв глаза, Аояги-сан несколько секунд непонимающе глядит на меня. Затем глаза ее чуть расширяются, а брови сходятся в сочувствии. Ко мне?
– Вижу, вы не знаете о горе постигшем нас. Должно быть, Сеймей не хотел расстраивать своего друга и потому не рассказал о печалях нашего дома.
– Мама… – глухо выдавливает Рицка, но Аояги сан пропускает обращение мимо ушей.
– Этот Рицка, – она указывает рукой в сторону стоящего напротив кресла, – не настоящий. Другой, понимаете?
Рицка коротко втягивает в себя воздух и, прикрыв глаза ладонью, произносит:
– Это называется амнезией, Соби – скользнув рукой вниз по лицу и уронив ее на стол, он поднимает на меня усталый, потухший взгляд.
– Я существую всего три года, – он неловко пожимает плечами, – странно, верно?
Весьма… В немом замешательстве смотрю на него. Амнезия… Всего три года… Не слишком ли много откровений за один день? Но почему Рицка глядит на меня так, будто ожидает, что я сейчас встану и уйду? И не желает ли он этого теперь? Быть может Рицка хотел бы, чтобы вторгнувшийся против его воли столь глубоко, сейчас исчез, испарился…
Не удержавшись, опускаю взгляд на фотографии. Получается, все это время с них на меня смотрел совершенно незнакомый человек. Понятно теперь, почему различия показались мне столь странными, хотя, увязнув в собственном смятении, я не придал этому должного значения. События сегодняшнего вечера, словно скверный алкоголь, обжигают, путают мысли и мешают трезво воспринимать происходящее.
– Мне весьма жаль, Аояги-сан, я действительно не знал об этом, – губы сами произносят необходимые фразы, пока я пытаюсь понять, как к такому следует относиться. Что мне делать с этим знанием, Рицка?
– Не извиняйтесь Агатсума-сан, я сама должна была догадаться... Об этом известно лишь узкому кругу родственников, ну и, конечно же, врачам.
Аояги-сан поднимает глаза на своего сына.
– Нелегко было смириться. Этот Рицка тоже хороший. Но я очень скучаю по тому.
Рицка.
«Очень скучаю…» Мама так это сказала, что мне на мгновение вновь захотелось стать тем, прежним Рицкой, чтобы покончить с этой историей раз и навсегда. Поставить точку. Чтобы больше не было чужой боли, – разговоров, напоминающих о том, что когда-то в моем теле жил некто другой. Всеми любимый. И утраченный по моей вине.
До чего же нелепо все складывается. Иногда я проигрывал в уме похожие ситуации. Представлял, как рассказываю Соби о себе. Но ни разу в этих сценках не получалось так, что за меня это делает кто-то другой. Выдает мой секрет, а я никак не могу этому помешать. Нелепо. И почему-то очень обидно. Будто меня предали, хотя, конечно же, это не так.
Почему я себя так странно чувствую? Словно моллюск, насильно вытащенный из раковины. Съежившийся и дрожащий в ожидании того, что нещадное солнце чьего-то внимания и сочувствия начнет травмировать оставшийся без защиты уязвимый разум. А слова мелким сором вопьются в оголенную душу. И все из-за того, что решение принял не я. Это ведь была МОЯ тайна. Я должен был распоряжаться тем, говорить об этом или нет. Даже если и не против того, чтобы Соби узнал, все равно… Почему-то это ничего не меняет. И хочется вскочить сейчас и постыдно удрать. Запереться в своей комнате, а затем, упав на кровать, накрыть голову подушкой. Лежать так весь оставшийся вечер, не видя никого и нечего. Но нельзя. Я не имею права. Ответственность за происходящее приковывает меня к креслу не хуже наручников. Я не могу бросить Соби и уйти. Вот это было бы настоящим предательством.
Усилием воли заставляю себя сесть ровно. Перехватив внимательный взгляд Соби, вымученно улыбаюсь, хоть и чувствую, что он вряд ли мне поверит. Все в порядке. В ответ Соби слегка хмурится, в глубине синих глаз таятся беспокойство и невысказанный вопрос.
Молчаливым кивком подтверждаю. Все хорошо, Соби. Сражайся, не думай обо мне. Невольное сравнение с Поединками даже не кажется глупым. Возможно оттого, что наша сторона несет потери…
Упрямо встряхиваю головой. Я должен собраться. Должен перестать об этом думать. Если я так и продолжу копаться в себе, то рискую пропустить нужный момент, и он может больше не повториться. Нельзя, чтобы жертвы, на которые ради меня пришлось пойти Соби, пропали зря. Я не должен оставлять его одного.
Принуждаю себя вновь прислушаться к разговору. Мама рассказывает какой-то веселый эпизод из нашего с Сеймеем детства. Смеется. Глаза светятся оживлением. Чего нельзя сказать о Соби. Его спокойной улыбке явно недостает той теплоты, к которой я привык.
А движения, жесты и фразы так выверены и осторожны, как будто он ступает по льду на краю полыньи.
Я слишком хорошо знаю Соби, чтобы обмануться этой внешней невозмутимостью. Возможно, никто не заметил бы неискренности в этих безупречных манерах. Но только не я. Потому что знаю, каким Соби может быть. Каким он должен быть, когда улыбается. Вся его вежливость – маска, скрывающая истинные чувства. Надетая ради меня. И я прекрасно понимаю, что только мой приказ удерживает Соби в заданных рамках. По собственному желанию он ни за что бы сюда не пришел.
А я, если бы смог предвидеть, во что выльется мой замысел, не стал бы затевать ничего подобного.
Еще один мой грандиозный просчет. Раздумывая над тем, какой могла бы быть эта встреча, я воображал ее какой угодно, но только не такой. И представляя Соби как друга Сеймея, руководствовался только лишь тем, чтобы как-то объяснить его появление в моей жизни. Я и представить себе не мог к чему это может привести. То, как мама слепо доверилась Соби… Я был поражен. Не ожидал, что имя брата может оказать на нее такое воздействие. Я и не догадывался, как сильно ей не хватало кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить о Сеймее. Воспоминания хлынули через край, выплеснув наружу все, что копилось в ней. Думаю, она вряд ли видит перед собой настоящего Соби и совсем не ощущает атмосферы происходящего, утонув в собственных иллюзиях. Друг Сеймея, часть драгоценного прошлого, – вот кого я пригласил сегодня в дом. И поэтому мама так открыта, радушна и доверчива. Ох, черт… У меня такое чувство, что хоть и невольно, но я все-таки обманул ее. И Соби тоже.
Я знал, как сильно он не любит мою маму, знал, что ему будет тяжело разговаривать с ней. Один раз перетерпеть, пережить и все будет хорошо потом. Так я рассудил. Но не догадывался, что происходящее заденет его настолько сильно. О чем я думал вообще?! Этот альбом… Я же видел глаза Соби, когда он рассматривал фотографии Сеймея. Я просто идиот, что затеял все это… Чистейшее насилие! Сможет ли Соби меня простить?..
Что бы я ни делал, от этого всем становится только хуже.
– Я опасалась, что Рицка при своем упрямом характере свяжется с какой-нибудь дурной компанией, как это часто бывает в наши дни. Славно, что он выбрал вас, чтобы брать пример.
Слова красным маячком ввинчиваются в разум. Мгновенно мобилизуют все ресурсы, разом обеспечив кровь лошадиной порцией адреналина. Вот оно… Вряд ли мне представится более удачный случай, чтобы ввернуть в разговор давно заготовленную фразу. Сейчас или никогда!
– Мам я хотел тебя спросить,- в волнении разглядываю собственные руки, сжимающие чашку с чаем.
– Можно мне приходить в гости к Соби и… – произношу быстро и глухо, пока есть еще решимость вообще сказать это, – и может быть оставаться подольше…
Эти сбивчивые фразы наталкиваются на мамин изумленный взгляд. Такой пронзительный, что заставляет отпрянуть. Тревожный холодок забирается в душу, пробивая в бастионах моей надежды зияющую, быстро растущую дыру. Ощущая, что теряю инициативу, контроль и вообще все, что только можно потерять, выпаливаю первое, что приходит на ум.
– У Соби дома так интересно. Мне нравится смотреть, как он рисует. Я мог бы делать у него домашние задания.
– Нет, – твердо отрезает мама.
Нет?.. Почему это короткое слово так похоже на пропасть, внезапно открывшуюся у ног. Еще немного и я упаду…
– Но почему?! – задохнувшись, понижаю голос, ощутив, что он дрожит.
Только не это… Мы ведь так старались…
– Почему нет? Ты же сама сказала, что Соби достойный человек! Почему мне нельзя приходить к нему?!
Стиснув кулаки, ощущаю на себе удивленный, но ставший предельно внимательным взгляд Соби, непереносимый сейчас взгляд. Отчаяние накатывает внезапной горькой дурнотой. Все было напрасно?..
– То о чем ты просишь просто неприлично! – рассержено произносит мама, явно досадуя моей несдержанности.
– Но, мама!!.. – умоляюще глядя на нее, предпринимаю последнюю отчаянную попытку.
– Я сказала, нет! – непреклонно повторяет она, качнув челкой. – Мы не вправе так обременять Агатсуму-сана. Это нехорошо.
Нехорошо?.. Ощутив внезапную слабость, оседаю в кресле. Всплеск несогласия сменяется странным опустошением, словно мамин отказ разом обрезал нити, что поддерживали весь вечер мою волю к борьбе.
Значит напрасно… Все эти волнения, риск… Усилия Соби… Все напрасно.
Я рискнул и проиграл. Потратив столько сил, не добился ничего, а лишь впустую засветил свои карты.
В тоскливом унынии прикрываю глаза. Есть, правда, еще одна. Припрятанный в рукаве джокер – мой дар Жертвы, к которому я решил прибегать только в крайних случаях. Может ли подобное личное поражение считаться таковым? И не будет ли мое вмешательство еще большей ложью, чем пресловутые прогулки по водосточной трубе? Какую?.. Которую ложь выбрать?
Вздыхаю, в ожесточении сжав веки. Не стану… Не буду ничего предпринимать. Быть может, я ничего не стою без своих способностей, но применять их снова, чтобы добиться желаемого, кажется мне нечестным. Я проиграл.
– Общество Рицки вовсе не обременяет меня, Аояги-сан. Наоборот, – Соби невозмутимо делает глоток из своей чашки.
Повернув голову в мою сторону, заканчивает фразу.
– Оно напоминает мне о Сеймее. У каждого свой способ помнить.
Произнесенные вполголоса, эти слова, заставляют медленно поднять голову.
Что?
Моргнув, вырываюсь из охватившего сознание оцепенения. Плохо понимая, что к чему, растерянно смотрю на маму. Она кажется задумчивой, взгляд скользит по поверхности стола. Брови чуть сведены, выдавая сомнение, вступившее в единоборство с прежней уверенностью в собственной правоте.
Неужели?!.. С трудом сдерживаясь, чтобы не впиться пальцами в край стола. Увядшая было надежда, встрепенувшись пойманной птицей, болезненно вздрагивает в груди. Закусив губу, не могу не сверлить маму глазами, изнемогая от неопределенности. Пожалуйста… Ну пожалуйста!....
Наконец, мама вздыхает.
– Что ж, если Агатсума-сан так говорит…
Есть!
Мой шумный выдох едва не перерастает в вопль радости.
Получилось!
Ликование рвется на волю, я едва способен усидеть на месте! Хочется вскочить и… и… не знаю даже что сделать!
Соби!.. Соби, ты гений!!!
Обращенный на меня мягко-насмешливый и чуточку укоризненный взгляд Соби, заставляет слегка покраснеть. Он словно спрашивает: «Почему ты не доверился мне, Рицка? Я всегда на твоей стороне».
Смутившись, отвожу глаза. Не знаю, почему… Я не привык к тому, чтобы кто-то решал за меня наши домашние проблемы. Ведь Соби не обязан вникать в них. К тому же, в общении с обычными людьми он не видит препятствий и не ведает сомнений ни в чем. Я не ожидал, что Соби сможет понять все правильно. Похоже, я… ошибся.
Придя к окончательному решению, мама согласно склоняет голову.
– Наверное, я не могу лишать вас подобного. Вы правы, Агатсума-сан. Способ помнить у каждого свой.
***
Способ помнить. Какое простое решение. Мама живет памятью о прошлом. Соби верно понял это. Сказал ли он правду или нет, но его слова нашли единственно верную точку приложения, сумев спасти этот безнадежный вечер. Имя брата оказалось ключом, открывшим для нас эту дверь.
Сеймей… Даже сейчас, даже таким способом ты все еще помогаешь мне.
Как бы я ни старался сохранить все крупицы моей памяти, многое постепенно стирается, хоть я и не хочу забывать. Но есть моменты, отпечатавшиеся во мне настолько ярко, что забыть их просто невозможно. Как мою первую встречу с Сеймеем.
Я помню все. Как проснулся, как долго не мог понять, кто я и где нахожусь. Странные люди, глядящие с отстраненным, – профессиональным, как я понял позднее, сочувствием, приходили ко мне. Записывали что-то в своих блокнотах, задавали вопросы. Я был не в состоянии ответить ни на один из них. Те люди как раз и объяснили мне впоследствии, что это ощущение дезориентации и растерянности называется амнезией. Я был болен? Нет. Я просто изменился. Однажды. И сильно. И это принесло очень многим людям горе.
Но узнал я об том не сразу, поскольку сперва ко мне не допускали никого из моей прошлой жизни. Вначале я полагал, что весь мир состоит из таких вот обходительных людей, облаченных в медицинские халаты. Врачи показывали мне разные картинки, давали читать тексты, чтобы выяснить насколько большой объем знаний о внешнем мире исчез из моей памяти. Как оказалось, я умел писать и читать, и даже некоторые сведения из школьной программы обнаружились где-то на задворках разума. Но о том, кем я был, и о тех, кто был рядом со мной первые десять лет жизни, я не помнил ничего.
А потом начали приходить другие люди. Те, кого врачи называли моими близкими. Отец с мамой. Их родственники, вызванные по случаю: вдруг где-то щелкнет, вдруг в моей голове всплывет хоть что-нибудь, способное дать толчок к тому, чтобы вернуть все остальное. Но все было тщетно. Мама много плакала. Приносила с собой этот самый семейный альбом и, опустившись рядом на краешек постели, показывала мне фотографии. «А вот здесь мы все вместе на фестивале в Сабуе. Ты помнишь, как там было весело, Рицка, помнишь?» Что я мог сказать? Я чувствовал, что расстраиваю ее своими ответами, поэтому мне становилось не по себе, когда мама приходила. Каждый раз она смотрела на меня с такой жадной надеждой, что мне делалось стыдно и плохо. Я глядел на нее настороженно и вжимался в постель всякий раз, когда мама обращалась ко мне. Особенно меня пугало, когда она, роняя альбом, начинала громко причитать: «Рицка. Где же ты сейчас, мой Рицка…» Меня это сильно нервировало. А врач, спохватываясь, тут же выводил маму из комнаты, бросая на меня обеспокоенные взгляды.
А потом, наконец, появился Сеймей. И его приход я запомнил до мельчайших деталей, до каждой минуты. Тот день стал первым настоящим днем, моей совершенно бессмысленной тогда жизни.
***
Неяркие, теплых персиковых тонов занавески раздвинуты, пропуская внутрь небольшой комнаты весь свет, что способно подарить ясное летнее утро. Присев на краешек подоконника худенький темноволосый мальчик глядит в окно, наблюдая за человеческим космосом, раскинувшимся за пределами его узкого мира. Силуэты небоскребов на горизонте окутаны сизой дымкой, окна домов напротив через высокую ограду клиники темнеют непроницаемыми прямоугольниками. Машины… Ему сказали, что вскоре он покинет это место и отправится домой. И это было страшно. Он не хотел уходить, едва закрепившись на своем маленьком островке реальности, состоящей из этой уютной комнаты с кроватью, столиком и шкафом. Из сада, куда его каждый день отпускали гулять, и библиотеки, откуда позволяли брать книги. Что ждет его в том месте, которое все вокруг называли его домом, было не ясно. Но стационарный период реабилитации почти закончен, все тесты и исследования завершены. И как говорили врачи, лучше будет, если он как можно скорее вернется в «привычную обстановку», где, быть может, сумеет восстановить утраченные фрагменты памяти. Он желал этого и боялся одновременно. Приходящие к нему люди постоянно рассказывали ему, кем он был. Каким он был. Информации об этом хватало, чтобы желать стать тем Рицкой вновь. Если не для себя, то хотя бы для них. Чтобы на него перестали смотреть с отчаянием и жалостью, как на какое-то увечное, но любимое домашнее животное, чтобы женщина, называвшая себя его матерью, перестала плакать. Он бы хотел. И если, для того чтобы вернуть себя, нужно приложить какие-то усилия, что ж. Он согласен. Хотя на самом деле, больше всего ему хотелось бы, чтобы его просто оставили в покое.
Дверь, отворившись, пропускает нового посетителя, из тех, что еще не приходили к нему пока. Темные волосы и глаза, резковатые черты лица… Водолазка с высоким воротом и джинсы. Совершенно обыкновенный вид. И все равно во всем облике вошедшего проскальзывало нечто неуловимое, что разительно отличало его от всех, кто до нынешних пор навещал Рицку. Уверенность и ироничное спокойствие, словно находиться сейчас в этой комнате было неотъемлемым правом странного посетителя. Прислонившись к стене у входа, скрестив руки на груди, он с легкой полунасмешливой улыбкой взирал на мальчика.
Съехав с подоконника, Рицка неуверенно косится на закрытую дверь.
– А где врач? Если кто-то приходит ко мне, его обязательно должны сопровождать.
Усмехнувшись, визитер ленивым движением отрывается от стены, меняя позу на более удобную.
– Я уговорил его не делать этого. Не люблю врачей. Они назойливые.
Неожиданно для себя Рицка хмыкает. Это верно.
Слегка склонив голову набок, его посетитель интересуется:
– Знаешь, кто я?
– Да, – отводя в сторону глаза, тихо отвечает Рицка. – Ты – Сеймей, мой брат.
Старший Аояги вскидывает бровь в удивленном вопросе. Равнодушно пожав плечами, Рицка поясняет.
– Мне показывали твою фотографию. Мама показывала.
– А… – он понимающе кивает. – Ясно.
Неторопливо пересекает комнату и останавливается рядом с мальчиком, присев на подоконник и опершись на него ладонями. Рицка на всякий случай отодвигается, продолжая с недоверием поглядывать на своего гостя.
– Прости, что навестил тебя только сейчас. Моя школа находится за пределами Токио, и приехать раньше было довольно сложно.
– Ну мне-то все равно, – оттолкнувшись от подоконника, Рицка шлепает в направлении кровати, плюхается на нее, подпрыгнув на пружинящем матрасе. – Приди ты днем раньше или позже, для меня это ничего бы не изменило.
Потянувшись к тумбочке за книжкой, Рицка раскрывает ее на первой попавшейся странице, демонстрируя намерение погрузиться в чтение. Заложив большие пальцы за ремень брюк, Сеймей невозмутимо наблюдает за действиями младшего брата, ничуть не смущенный столь прохладным приемом.
– Хм. А ты действительно стал другим, Рицка.
Придержав ладонью край листа, мальчик на мгновение поднимает взгляд и вновь опускает его. Переворачивает страницу.
– Как это – стал другим?
– Прежний Рицка так бы не ответил.
Закусив губу, Рицка продолжает упрямо смотреть в книгу.
– И как бы он ответил?
Прищурившись, Сеймей внимательно изучает брата глазами.
– Не знаю точно как именно, но совсем не так, как ты.
Глядя куда-то поверх книжного листа, Рицка тихонько вздыхает, захлопывает пухлый томик и откладывает рядом с собой на постель.
– Это плохо? То, что я не похож на него?
Сеймей серьезно качает головой.
– Вовсе нет. Но я буду скучать по моему Рицке.
Потянувшись вперед, выпрямляется и идет к кровати. Повернув голову, Рицка исподволь наблюдает за его перемещениями, провожая глазами.
– Будешь скучать?
– Да, – Сеймей опускается рядом с братом на постель, – но никогда не поставлю тебе в укор, то, что ты – не он.
Теплая ладонь, коснувшись головы мальчика, осторожно ерошит темные волосы, слегка задевая маленькие Ушки.
– Ты ведь в этом не виноват. Ты ни в чем не виноват, Рицка.
Зажмурившись и замерев от этой простой ласки, Рицка не знает, как реагировать на нее. Старается не обращать внимания, но отодвигаться уже не спешит.
– Все, кто приходят сюда, только и твердят о том, чтобы вернуть того Рицку. А ты? Ты разве не хочешь?
Подняв глаза, он с вызовом смотрит на брата, игнорируя пальцы, нежно скользящие сквозь пряди волос.
– Я этого не говорил, – спокойно произносит Сеймей, – но ты слишком дорог мне, чтобы я начал иначе относиться к тебе всего лишь из-за того, что ты изменился, понимаешь?
– Да, – едва слышно произносит Рицка, глядя в темные, как ониксы глаза Сеймея. В них нет осуждения, но так тяжело поверить в это. На всякий случай Рицка опасливо уточняет:
– Так значит, ты не сердишься на меня?
– Нет, – придвинувшись ближе, Сеймей небрежно и так привычно обнимает мальчика, обхватив ладонью хрупкое плечо.
– Думаю, тот Рицка, которого так хочет вернуть мать, спит где-то глубоко в тебе. Но вне зависимости от того очнется он или нет, я не перестану тебя любить.
Слегка вздрогнув, Рицка зажмуривается. Теплые руки согревают плечи, и от этих объятий веет такой надежностью. До сих пор никто даже не пытался прикоснуться к нему.
– Это правда? – тихонько спрашивает мальчик. – Ты не… – медлит, выбирая верное слово, – не отречешься от меня?
– Никогда, – убежденно произносит Сеймей, сверху вниз глядя на брата с серьезной улыбкой.
– Для меня ты исключительный, Рицка. Ты даже не представляешь насколько…
– Исключительный… – беззвучно повторяет Рицка. Брови его чуть приподнимаются, а губы, сжавшись, начинают слегка подрагивать. Шумно шмыгнув носом, мальчик зарывается лицом в теплый свитер. Пальцы нерешительно сжимаются, отваживаясь притронуться к первому в мире человеку, оказавшемуся способным его принять.
Сеймей тотчас обхватывает брата двумя руками и начинает тихонько укачивать.
– Все будет хорошо, Рицка, – шепчет он, слегка поводя щекой по встрепанным мягким волосам, – я обещаю тебе, что, в конце концов, все будет в порядке.
***
Вот так я обрел Сеймея, чтобы через два года его потерять.
продолжение в комментариях...
-
-
11.10.2011 в 23:12Свет уличных фонарей в спустившейся темноте яркой неровной полосой выстилает аллею. Дома за ее пределами, утонув в раскидистых кронах деревьев, тускло мерцают желтыми гирляндами окон. Горький дым заполняет легкие. От всей души затягиваюсь, наслаждаясь окружающими нас тишиной и спокойствием. Напряжение вечера, словно смог, медленно выветривается из сознания под воздействием царящего вокруг вечернего безмолвия. Спрятавшись в тени ограды соседнего дома, стоим, прислонившись к ней. Рицка греет ладошки под полами моего пиджака. Прижавшись тесно, уткнулся носом куда-то в подмышку. Молчание… И только моя рука неторопливо подносит к губам третью уже подряд сигарету.
Завозившись, Рицка зажимает рукой рот, плечи напрягаются, приподнимаясь. Затем он оглушительно чихает, так что Ушки, затрепетав, взлетают вверх. Чтобы потом опуститься, когда он досадливо трет нос тыльной стороной ладони.
– Черт…
– Что такое? – смотрю на него сверху вниз. – Дым мешает?
– Нет. Это последствия… – он шмыгает носом, – вчерашнего.
Затушив сигарету, скидываю свой пиджак и накрываю им плечи Рицки. Он пытается протестовать, но я, покачав головой, отклоняю еще не успевшее сорваться с его губ возражение. Опустившись на одно колено, поправляю ворот, прикидывая, не застегнуть ли для верности пуговицы.
Рицка молча глядит на меня, ресницы отчего-то вздрагивают, рукава пиджака свисают до колен. Придержав полы одной рукой, другой он ловит мою ладонь, удерживая в своей.
– Соби, я хотел сказать тебе…
– Что? – тепло улыбаясь, поднимаю на него глаза.
Он, смутившись, отводит взгляд, при этом еще крепче сжимая мою руку.
– В общем, спасибо за то, как все прошло. Нормально… и в основном, благодаря тебе.
Вздохнув, накрываю его пальцы своей ладонью.
– Ты опасался, что будет иначе?
– Ну… да… – он поникает Ушками, – опасался. Я ведь знаю, как ты не любишь мою маму.
Поджимаю губы.
– Мне не за что любить ее, Рицка.
– Я… не прошу любить, – опустив глаза, он рассматривает стебли травы под своими ногами. – Но хотя бы не надо ее ненавидеть, ладно?
Прикрываю глаза, чтобы не выдать всколыхнувшихся во мне чувств. Откровенно говоря, ощущения, вызываемые Аояги-сан, дрейфуют где-то между неприятием и презрением, но я лишь согласно склоняю голову.
– Хорошо. Как скажешь, Рицка.
Он поднимает взгляд, медленно кивает и вдруг, подавшись вперед, обнимает меня, с долгим вздохом уткнувшись носом в макушку. Обхватив руками голову и плечи, прижимает к себе так бережно и крепко, что у меня мгновенно теплеет внутри. Замерев, боюсь пошевелиться и спугнуть хрупкое таинство этой минуты неосторожным движением. Не отпускай меня, Рицка. Не отпускай никогда.
– И еще… Я хотел попросить у тебя прощения, – через силу глухо выговаривает он, – за то, что тебе пришлось пройти через все это.
Усмехаюсь слегка, прижимаясь виском к его плечу.
– Странно немного с твоей стороны извиняться за желание видеть меня чаще.
– Нет, я не об этом, – он слегка отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза. Я ловлю его в кольцо своих рук, пытаясь остановить. Не надо… Не отпускай.
Рицка, вздохнув, замирает. Сжав веки, упрямо склоняет голову, словно высказаться ему необходимо во чтобы то ни стало.
– Соби, я заставил тебя столько пережить всего лишь, чтобы спросить разрешения у мамы. Это неоправданно, я понимаю. Поэтому и хотел… то есть мне нужно… я должен!..
Вскинув ладонь, пока Рицка не успел утонуть в словах, быстрым, осторожным касанием прижимаю кончики пальцев к его губам, останавливая.
– Неважно, – повернув ладонь, провожу тыльной стороной вниз по щеке Рицки.
Мягко-мягко…
– Только я хотел бы быть посвященным в твои намерения, если вдруг ты затеешь вновь что-то похожее. Непривычно быть просто наблюдателем.
Он тихонько хмыкает.
– Я решил, что ты вряд ли одобришь эту идею.
Одобрю ли?.. Признаться, я был изумлен, когда осознал, что Рицка добровольно поставил осуществление своих желаний в зависимость от чьего-то мнения. Что он счел необходимым считаться с ним. Его мать – очень неудобный человек. Я бы избавил Рицку от такой обузы, но он никогда не позволит мне подобного. Однако в его силах было просто заставить ее, убедив согласиться при помощи своего дара Жертвы, я не раз видел, как Сеймей пользуется им, чтобы убирать досадные человеческие помехи со своего пути. Но Рицка совсем другой. Он – не Сеймей. И для него цели никогда не будут оправдывать средства.
– Я знаю, это некрасиво выглядит, – он виновато качает головой, – сделать что-то подобное всего лишь, чтобы успокоить собственную совесть. Я – эгоист, да?
Усмехаюсь слегка. Спрашивал ли меня когда-нибудь Сеймей, что я думаю по тому или иному поводу?
Для Рицки важно мое мнение, и все же, выбирая какой из сторон рисковать, он выбрал меня. Почему? Потому что я принадлежу ему? Или потому, что он уверен во мне настолько, что может позволить себе подобный риск?.. Какое удивительное открытие.
– Нет, – обвив ладонью его руку, прижимаю ее к своей щеке, – ты просто очень хороший человек, Рицка.
Он вскидывает взгляд, и на губах появляется слабая улыбка, которую можно было бы даже назвать застенчивой, насколько она беззащитна.
– Хороший? – спохватившись, он хмыкает, недоверчиво прищурившись. – Ты ведь слышал маму, Соби. Тебя разве не смущают все эти разговоры о моей амнезии?
Невозмутимо повожу бровью.
– Не вижу связи между тем и этим.
– Ну-у… – он отводит глаза, уголки губ печально опускаются – все считают, что тот Рицка был гораздо лучше меня. Это он был очень хороший, а не я.
Склонив голову набок, изучающе смотрю на него.
– Это не имеет значения.
– Не имеет?! – Рицка вскидывает на меня удивленный взгляд.
– Да, – твердо смотрю ему в глаза, – для меня существует только один Рицка – это ты. Все, что было прежде – не важно.
– Не важно… – эхом повторяет он. Отворачивается, взгляд скользит по асфальту дорожки. Меж бровей пролегает едва заметная складочка, словно он усмотрел нечто неприятное в моих словах. Отступив, Рицка осторожно высвобождается из моих объятий.
– Наверное, ты прав, – он как-то странно усмехается, – это неважно.
Поднявшись, с тревогой смотрю на него.
– Рицка, я тебя обидел?
– Нет, – он вскидывает голову, подтверждая свои слова вымученной улыбкой, – все в полном порядке, Соби.
Оглядывается на окна своего дома.
– Мне, наверное, нужно идти, – пятится назад, – Мама должно быть уже начала волноваться, что я «провожаю» тебя слишком долго.
Наблюдаю за его маневрами, и смутное беспокойство, вызванное этим странным поведением, не исчезает, а только усиливается.
– Рицка, подожди, – шагнув следом, хватаю его за локоть,- я ведь вижу, что сказал что-то не то.
Если я хоть что-нибудь понимаю, то все не так просто, как он пытается показать.
– Я говорю, что все в порядке! – он тянет локоть на себя, пытаясь освободиться. – Пусти же…
В ответ моя рука, лишь крепче сжимается.
– Рицка, в порядке все было минуту назад, пока мы не заговорили об этом!
Или пока я ничего не знал. Мать Рицки невольно выдала его тайну, не здесь ли кроется разгадка?
Рицка застывает, в напряжении сжав удерживаемую мной руку в кулак. Хмурое выражение лица и сжатые губы подсказывают мне, что я не ошибся, и что-то действительно произошло только что. Я не могу опустить Рицку, пока не выясню, что именно.
Исподлобья глядя на меня, он произносит тихо и внятно.
– Соби, нет никакого смысла поднимать эту тему, если все связанное с ней не имеет значения, верно? Так что просто отпусти меня, и я пойду домой!
При последних словах тон голоса взлетает, в нем мне чудится звон. Мрачное упрямство, появившееся во взгляде Рицки, не предвещает ничего хорошего, если я сейчас же не подчинюсь. Но выпустить его, позволить уйти, означает оставить нечто недосказанное между нами. Память – уязвимое место Рицки. Разговоры об этом задевают его сильнее всего. Теперь мне ясно, что виной тому в большей степени является отношение его матери. Однако странная реакция Рицки на мои слова заставляет заподозрить, что дело не только в этом. Я должен разобраться!..
-
-
11.10.2011 в 23:13– Быть может, ты все же разрешишь мне понять, чем я расстроил тебя?
Реальность как стоп-кадр из кинематографа, замерла, и мы застыли, будто в поединке. Я держу его руку, он, напряженный, ждет, когда я разомкну пальцы. И только губы движутся.
– Рицка, я знаю, что ты не любишь наказания, но твое молчание станет худшим из них.
В мрачном сарказме он выгибает бровь.
– Шантаж?
– Допустим, – отвечаю без тени улыбки. Я рискую. И понимаю это.
Опустив взгляд себе под ноги, он явно колеблется. Сведенные брови отражают какую-то внутреннюю борьбу. На лице мелькает досада вкупе с раздражением, сменяясь иронией и некой странной усталостью. Наконец, он с силой выдыхает, прикрыв веки. Выпрямляется. Которая же из сторон проиграла?
– Извини, Соби. Я слишком перенервничал сегодня, – на его губах появляется неживая, тусклая улыбка, и только нежные скулы твердеют, а в темных и таких ярких глазах появляется горький блеск.
– Ты прав, это все не имеет значения.
Ощущаю, как губы невольно поджимаются. Он не скажет. Сколько бы я ни просил. И чем больше буду настаивать, тем сильнее Рицка станет упорствовать. Потому что это не «неважно» для него. Совсем наоборот. Я коснулся чего-то очень болезненного и потаенного. Чего-то, в чем Рицка ни за что не признается. Его ранили слова о том, что мне безразлично, каким он был в прошлом! Ранили сильно, так, словно я задел его достоинство. Словно я его унизил…
Быть может – отступить? Я не выдержу этого скрещения взглядов, тем более что в глазах Рицки все больше возрастают нетерпение и вызов. Еще немного, и взрывной темперамент возьмет верх над попытками сдерживать себя.
Он хочет, чтобы я оставил его в покое, чтобы отступился… Желания Повелителя – закон…
– Ну же! – вскинув подбородок, Рицка с силой сжимает зубы, сверкая глазами. – Соби, если для тебя происходящее в порядке вещей, то почему, черт подери, ты никак меня не отпустишь?!
Дернув локоть на себя, он, зажмурившись, отшатывается.
– Если тебе неважно, какой я, то какая разница кто я вообще?!
Рицка вздрагивает, широко распахивая глаза. Он не собирался этого говорить. Прянув назад, разворачивается, качнув рукавами пиджака, и я понимаю, что сейчас он неминуемо вырвется и сбежит! Бросившись следом, почти не понимая, что делаю, обхватываю его руками, сжимая плечи, крепко придавив локти к телу. Забившись в моем захвате, Рицка отчаянно пытается освободиться, царапая пальцами ткань свитера.
– Отпусти! Да, убери же руки, дурак!
Верно… Я – дурак… Потому что не замечал… Потому что догадался только сейчас.
Склонившись над ним, немилосердно сжав в объятьях, говорю тихо и быстро, пока успеваю исправить хоть что-то. Пока его протест и отчаяние не обрело форму приказа.
– Ты так долго жил с этими мыслями, а я недооценил того, что было важным для тебя. Но если ты хочешь жить будущим, зачем сам придаешь прошлому так много значения?!
– Тебя это не касается! – зло выпаливает он, сопротивляясь изо всех сил. – Ты понятия не имеешь, о чем говоришь!!!
– Может быть. Но позволь мне предположить, в чем причина. Твоя амнезия делала тебя необычным в собственных глазах! Отличным от всех прочих! Пусть никто не знал о ней. Пусть это причиняло тебе боль! И все же – помогало держаться! Ведь можно считать себя плохим, быть всеми отвергнутым, но при этом оставаться исключительным, верно?!
– Отпусти!! – извернувшись, упершись руками мне в грудь, Рицка резко отталкивает меня и вырывается. Отступив на шаг, восстановив равновесие, стоит на дорожке, заливаемый светом фонарей. Тяжело дышит, сжав кулаки.
– Неправда! – глядит с возмущением и болью. – Все совсем не так, Соби!
– Действительно? – дрожа как в лихорадке, гляжу на него. Я уже перешел все границы. Почти нечего терять.
– Но тогда почему тебя так задело то, что я умалил значение этого, Рицка?
Насколько же приниженной и измученной должна быть личность, если даже страдания способны стать утешением и основой для обретения достоинства. Пожалуй, я сам мог бы ответить на подобный вопрос.
– Я не собираюсь обсуждать это с тобой! – почти выкрикивает он. Задохнувшись, сглатывает. Отчаянно встряхивает головой.
– Ты неправ, Соби, – его голос садится, в нем проступают слезы. Обвиняющий взгляд тускнеет, глаза заволакивает влажный туман. Рицка почти шепчет: – Это неправда.
Ночной ропот листвы смешиваются с его вздрагивающим дыханием. И ногти сами собой впиваются в ладони. Выжатый и опустошенный, застываю перед ним, выпрямившись, словно нелепый обрубок. И чувствую себя примерно так же. Трепещущие ресницы Рицки, глаза, в которых постепенно скапливается влага, разом лишили сил, заставив ощутить вину и отвращение к себе. Причинять боль словами – это лучшее из того, что я умею делать. Но мой Повелитель… Рицка не должен был стать объектом для применения подобных разрушительных талантов. Это непростительно… и жестоко. Даже если до самых глубин души чувствую, что не ошибся в своих оценках, я не имел права все это говорить.
– Рицка, выслушай меня, – выталкиваю слова, и тон голоса становится почти умоляющим. – Пожалуйста…
Он поднимает на меня мрачный взгляд.
– Ты что ли мало сказал, Соби?
Обхватив себя одной рукой, стоит на дорожке, маленький и одинокий. Слишком большой пиджак, съехал с плеча. Прикрываю на миг глаза, чтобы не видеть этого.
– Последнее. А затем я уйду и больше не побеспокою тебя, – заметив, как он невольно вздрагивает, вскидывая взгляд, зачем-то уточняю: – до завтра, я имею в виду.
Может ли мелькнувшее только что в его глазах смятение значить, что не все еще потеряно? Слишком самонадеянно ожидать этого.
Задумавшись, он чуть поджимает губы. Легонько шмыгает носом, и вряд ли оттого что замерз.
– Хорошо, – его голос очень тих. Похоже, Рицка сам не уверен в собственном решении. – Что ты там хотел сказать, Соби? Я слушаю...
Едва заметно киваю с благодарностью. Изменить что-либо и взять обратно собственные безрассудные слова я уже не могу. Но великодушие моего Повелителя дает мне возможность хотя бы за них извиниться. И я не склонен недооценивать значение этого.
– Я не имел права вмешиваться и судить… – медленно и тяжело роняю фразы. Только бы не сделать еще хуже, чем есть. – Я просто хочу, чтобы ты знал. Для меня ты стал необыкновенным задолго до сегодняшнего дня. Уникальным, неповторимым… Поэтому я и сказал, что твое прошлое не имеет для меня значения.
Склонив голову, произношу единственное, что еще могу сказать.
– Прости, Рицка.
Поворачиваюсь, чтобы уйти. Как обещал.
– Соби, подожди…
Тихий голос заставляет меня замереть. Оборачиваюсь.
Рицка зябко кутается в мой пиджак. Сжав рукой ворот у горла, смотрит на меня, и в глазах мерцает слабый, горестный огонек.
– По-твоему, я неплох, как есть? – губы чуть кривятся в вымученной усмешке. – Сам по себе?
Выпрямляюсь в удивлении, поворачиваюсь к нему. Кажется, Рицка только что согласился со мной, признав мою правоту своим вопросом. Что это значит? Я прощен?
Склоняю голову. Прощен или нет – неважно. Я должен сказать ему…
– Будь ты хоть святым, хоть божеством до того, как потерял память, такого, как ты есть сейчас, мне никто не заменит.
Голова слегка кружится от собственной откровенности.
– Я люблю тебя, Рицка.
Он стискивает веки, брови сходятся. Плечи вздрагивают от судорожных всхлипов. Заглушая их, Рицка зажимает рот рукой. Покачав головой, он быстрым, сердитым жестом вытирает глаза. Подняв на меня измученно-насмешливый взгляд, слабо хмыкает.
– Знаешь, Соби. Из тебя никудышный психоаналитик.
Уловив иронию в его голосе, осмеливаюсь улыбнуться уголками губ.
– Я всегда это подозревал.
-
-
11.10.2011 в 23:14Его ладонь скользит выше, стискивает ткань свитера на плече. Рицка заставляет меня нагнуться, приближая лицо. Успеваю заметить лишь плотно сжатые, черные как уголь ресницы, а потом горячие, сухие губы накрывают мои. Запоздалая мыль о том, что нас могут видеть сейчас, улетучивается из сознания, едва я отвечаю на поцелуй. Такой невинный, но почти страстный. Словно мы оба пытаемся забыться в этом прикосновении.
Оторвавшись, замерев на мгновение с закрытыми глазами, Рицка медленно соскальзывает вниз. Подошвы мягко пружинят, принимая полностью вес легкого тела.
– Мне нужно идти, – отворачивается. – До завтра, Соби.
Поцелуй туманит голову. Я не сразу вспоминаю о том, что еще хотел сделать.
– Рицка, подожди.
Останавливается, обращая на меня недоуменно-вопросительный взгляд. Раскрыв сумку, достаю оттуда черную кожаную папку с металлическим замком.
– Вот, возьми, – протягиваю ее Рицке. – Пары, с которыми мы встречаемся завтра… Здесь внутри копии анкет. Я проглядел их мельком, некоторые довольно информативны.
– Хм… Здорово, – приняв из моих рук папку, Рицка углубляется в ее содержимое, всматриваясь в лица и скользя глазами по строчкам характеристик.
– И что требуется от меня? – приподняв кончиками пальцев лист, он заглядывает на следующую страницу, сосредоточенно хмуря брови.
– Просмотри их до завтра. Было бы неплохо найти в этих анкетах что-нибудь полезное, что могло бы пригодиться в Поединках.
Оторвавшись от чтения, Рицка вскидывает внимательный взгляд.
– Соби, ты что… хочешь поручить это мне?
Слегка пожимаю плечами.
– Ты – Жертва.
Его глаза чуть расширяются, затем наполняются дрожащим искристым блеском. Захлопнув папку, Рицка деловитым жестом отправляет ее подмышку.
– Хорошо, – он серьезно вскидывает подбородок, но глаза сияют, – я все сделаю, Соби.
– Отлично, – едва сдерживаю улыбку при виде его реакции. Так и знал, что Рицке это понравится. Но как еще я могу дать ему понять, что считаю его готовым к тому, чтобы принять на себя эту ответственность? Как еще, если не так?
Не сдержавшись, он уже откровенно улыбается, крепко сжимая папку. Хвост довольно мечется из стороны в сторону.
– Все. Я убежал. До завтра!
Он вскидывает руку в прощании и, повернувшись, срывается с места. Подошвы ботинок мелькают в воздухе. Проводив его глазами, запускаю руку в карман в поисках сигарет. Усмехаюсь, извлекая очередную. Даже в хлопке входной двери мне чудится нечто восторженное. Я все реже вспоминаю в последнее время о том, что Рицка еще подросток. Но такие вот откровенные проявления его возраста не могут не вызывать умиления.
Вдыхаю густой горьковатый дым, сквозь прикрытые веки впитывая желтый свет фонарей. Ощущение чьего-то чужого взгляда привычно касается сознания, заставляя в который раз исподволь оббежать окна окружающих меня зданий глазами. Отрывисто затянувшись, прислушиваюсь к себе. Слишком часто это чувство посещает меня, когда я нахожусь возле дома Рицки. Словно кто-то невидимый смотрит мне в спину. Смотрит, но бездействует. Учитывая обстоятельства, не исключено, что за мной следят. Однако почему-то ничего не предпринимают.
Слегка ежусь под порывом налетевшего ветра. Рицка забыл вернуть мне пиджак. Так и умчался в нем, а я не счел нужным его останавливать.
Вскинув голову, в последний раз оглядываю окна. Еще рано провоцировать открытый конфликт. Через пару недель я обыщу эти здания сверху донизу и найду соглядатая. Но не сегодня. Пусть пока полагает, что держит все под контролем. Нам только на руку подобные заблуждения.
Выбросив сигарету, тушу ее носком ботинка. Завтра нелегкий день. Необходимо выспаться.
***
Обманчиво мягкий, вкрадчивый голос лениво утекает в трубку.
– Да… Он только что ушел.
– Побывал у нас дома, значит? Занятно.
Прижав сотовый к уху, Нисей с усмешкой вслушивается в воцарившееся в телефоне ледяное молчание. Наконец трубка сухо интересуется.
– И как все прошло по твоим наблюдениям?
Поставив ногу в изящном сапоге на подоконник, Нисей непринужденно устраивается на нем.
– Тишь да гладь… Не похоже, чтобы Рит-тян в панике паковал чемоданы.
Пауза, повисшая после этих слов, может скрывать все что угодно. Вплоть до тихой ярости.
– Хм… Непредвиденный поворот… Я подумаю, что можно сделать. Нисей?
Улыбнувшись шире некуда, тот поощряюще мурлыкает в трубку.
– Да-а?
Тишина.
– Ничего… Хорошая работа.
Раздавшиеся вслед короткие гудки сообщают о том, что разговор закончен.
Нисей довольно усмехается.
«Хорошая работа… Халтура!»
Захлопнув телефон, он расслаблено откидывается на грубо отделанную поверхность оконного откоса, сливаясь с темнотой пустой комнаты. Усталость мягким бархатом опускается на плечи. Ежедневные донесения, с предварительным отсеканием всего, что могло бы повредить собственным целям Нисея, – скольжение на грани предательства.
Что было бы, если б он действительно предоставлял своей Жертве полный отчет о своих наблюдениях, останавливаясь на всех милых подробностях? Чего стоила одна только душещипательная сценка на аллее, подсмотренная несколько минут назад. Та-акой романтичный поцелуй… Агатсума и Рит-тян времени даром не теряют. Сеймей дерьмом бы изошел, узнай он об этом.
С наслаждением потянувшись, Нисей извлекает из кармана изыскано оформленную пачку сигарет. Ароматические…
«Терпеть не могу грубый табак, но с такими стрессами и сам поневоле втянешься».
Щелкнув дорогой зажигалкой, Нисей поднимает отрешенный взгляд на окно. Кольца сладкого пряного дыма обтекают изящную фигуру, ускользая под потолок.
«Опасно лгать Сеймею. Если он узнает, то вывернет мою несчастную шкуру наизнанку. Будет жаль…»
Перекатывая в тонких пальцах сигарету, Нисей с неуловимо хищной усмешкой вглядывается в тлеющий алый кончик. Карминные блики играют в полных иронии темных глазах.
«Каждому кто-то нужен в жизни… Даже если этот кто-то тобой совсем не дорожит…»
«И каждый в этой партии рискует по-своему. Но рискует… всем».
-
-
20.12.2011 в 07:38